Ди почувствовала себя загнанной в ловушку. Сейчас у нее разожмутся лапки, которыми она из последних сил удерживает решетку, и та захлопнется с дурным лязгом. Ей останется только беспомощно ломать зубы о прутья клетки и безнадежно царапать пол. Что хуже всего: ловушка – ее же собственного изготовления. И это было уже слишком. Тут любой взбеленился бы и попер грудью на штыки. Но Ди всего лишь процедила, отчетливо проговаривая каждый слог, каждый звук: «Вы что, „Основного инстинкта“ насмотрелись? У вас нет никаких доказательств. Уверена, что и не будет. Даже если это инсценировка, то очень умелая».

Остапчук шумно вздохнул и сделал еще одно колечко – дрожа и извиваясь, оно вспорхнуло к потолку и там нашло свой печальный конец. Растаяло, подобно иллюзии. К счастью, сам старший следователь иллюзий не питал. «Вы правы. Вряд ли нам удастся что-либо доказать в этом деле. Или хотя бы прояснить. Хотя я убежден, что вы замешаны в нем. И очень глубоко замешаны».

Ди сложила руки на груди и замкнулась в неприступном молчании. В голове бушевал дремучий хаос. Внятных мыслей не было. Решетку ловушки заклинило, она уже не падала, но и выбраться наружу не получалось. Ди застряла на выходе, как обожравшийся Винни-Пух. Следователь нес абсолютный бред. Идея подобной инсценировки варварски нелепа. Но чем дольше Ди ощупывала ее, перекатывала в мыслях, поворачивала так и эдак, тем сильнее этот абсурд гипнотизировал, привораживал, искушал. Не было сил противиться ему, отринуть жестким волевым решением. Мысль «Я – убийца?!» заполняла собой все ее существо, медленно наползая, клубясь, сгущаясь, как знаменитый лондонский туман. Бред, озвученный милицейскими, обретал разумные, четкие формы. Это было пострашнее всего предыдущего, вместе взятого. Бред находил новые лазейки. Он обретал силу и теперь мог подчинять себе. Очевидно, он не остановится и перед тем, чтобы принять обличье здравого смысла.

Чему верить, на что полагаться?

«Вы свободны, госпожа Димарина. Можете идти». В словах следователя сквозила хмурая безнадежность. Без единого звука Ди поднялась и вышла. Лейтенант Куницын проводил ее тоскливыми, осуждающими глазами.

Внизу, у выхода из прокуратуры Ди наткнулась на Ника. Тот развлекал анекдотами дежурного за конторкой. Заметив Ди, помахал ей рукой, что-то бросил напоследок собеседнику, отчего тот коротко гоготнул, и шагнул ей навстречу. «Все нормально?» Ди заторможенно соображала, зачем он здесь и что понимать под словом «нормально». «Меня не посадили в тюрьму, если ты об этом спрашиваешь». – «Не хочешь рассказать подробнее? Вообще-то я переживал за тебя». – «Да, я видела. Все-таки – зачем ты здесь? Решил взять меня под опеку?»

Они вышли на улицу.

«Не совсем. Скорее под защиту». Ди остановилась и посмотрела на него в упор, глаза в глаза. Следы от ее ногтей тонкими красными нитками расчертили его щеку – три коротких беговых дорожки. Он не смеялся, не улыбался, как обычно – он говорил серьезно. «От кого?» – «Можно я пока не буду отвечать на этот вопрос?» Ди отвернулась и зашагала вперед. «Как хочешь. Мне все равно. Мне совершенно неинтересно, зачем ты за мной ходишь. Хотя я бы предпочла, чтобы ты занялся, к примеру, Матильдой, а не мной». – «Ты себя недооцениваешь». – «Правда?» – «Безусловно. Кстати, может, тебя подвезти? Тут недалеко моя машина». – «Спасибо, я хочу прогуляться». – «Не уверен, что такую скорость можно назвать прогулочной. Ты случайно не занималась спортивной ходьбой?» Ди снова остановилась – резко, как в столб врезалась. «Кажется, ты прав. Я не заметила. Ладно, пойдем прогулочным шагом».

Парочка перешла на умеренную пешеходную скорость. «А что это у тебя?» Никита кивнул на пачку бумаги, которую Ди прижимала локтем к боку. Она ответила предельно честно: «Бред старого осла».

Никита настоял на продолжении и конкретизации. Затащил ее в летнее кафе под зонтиками, силой усадил за столик, заказал кофе с мороженым и выжидательно впился в нее горячим жадным взором.

Ди почувствовала себя маленькой и слабой рядом с большим и сильным. Подобное ощущение легко и просто развязывает язык, но оно же и открывает двери тому, что долго и безвылазно сидело внутри. Ди боялась разреветься и долго сглатывала комок в горле, глубоко дышала и щурила глаза на солнце, чтобы оно прогнало готовые накатиться слезы. Никита придвинул к ней чашку с шариками мороженого и велел: «Заешь». Ди послушно ковырнула ложкой шарики. Разворотила их ровные округлости, размазала по краям чашки, сотворила месиво, похожее на то, которое болталось, как в миксере, у нее в голове. Затем изложила факты – четко, коротко и с упругой безадресной злостью в голосе. Роман «Отражение», автоответчик, черновик сатанинского воззвания к духу тьмы, мнение прокуратуры, собственные ощущения, которые в целом сводились к одному-единственному: «Пропади все пропадом, если я хоть что-нибудь понимаю!»

Реакция Ника была незамедлительной и бурной. «Чума на ваши головы! Зачем ты развесила уши?» Ди несознательно попыталась подавиться мороженым, сделав от неожиданности глубокий вдох. «В каком смысле?» Спросила осторожно, боясь спугнуть лучик света, сверкнувший в серых безнадежных сумерках. Ник с размаху воткнул ложку в свое сливочно-миндальное, расплескал остывающий кофе. «В самом прямом. Кто тебе сказал, что все эти книжки – твои?» У нее отвалилась челюсть – тоже в самом прямом смысле. «Как… это?» – «Боже, ну и дурак. Какой же я дурак! Я был уверен, что это все знали. Совсем из головы вылетело, что Фил был помешан на дурных мистификациях». – «Да что знали-то? Какие еще мистификации?» – «Диана Димарина – литературный псевдоним Фила!»

Ди отнюдь не стало легче от такого объяснения. Несколько секунд она открывала и захлопывала рот, пытаясь совладать со своим речевым аппаратом. «А… а я?» – «А ты сама по себе». – «А фотографии на книжках?» – «Ну я же говорю, Фил любил мистификации. Писательница Диана Димарина – вымышленная фигура, но имеющая реальные очертания – облик, характер, биографию. Он писал, а ты была его, скажем так, полномочным представителем. Его вторым „я“. Понимаешь?» Ди вяло кивнула. «Наверное, я тоже любила дурные мистификации, если согласилась на такое». – «Да уж я думаю, уговаривать тебя не пришлось. Но я не знал, что шутка затянется так надолго. Наверное, для вас двоих это стало чем-то серьезным».

Ди вдруг поняла, что все же выбралась из ловушки. Клетка, ощерившаяся зубьями поднятой решетки, осталась позади. Стало немного легче. Но разгребать эту кучу все равно придется еще долго – если это вообще возможно. Чересчур много в ней навалено хлама – да все тяжелого, неподъемного. Впрочем, начинать нужно с мелочей. Например, таких: «А откуда тебе это известно? Это начиналось до того, как ты уехал?» – «Нет. Позже. Меня уже не было здесь. Как-то раз я написал письмо Филу. С небольшой просьбой… в общем неважно. Он ответил. Сообщил, что ради смеха принялся кропать бульварную литературу и взял для этого твое имя. А до того он писал всякие забавные маленькие штуки. Мне нравилось. Тебе тоже… Конечно, я могу и ошибаться, но, по-моему, ты потому и замуж за Филиппа вышла».

Ди недоверчиво скосила на него глаза. «Потому что мне нравились его литературные опусы?!» Ник взял чашку с уже холодным кофе и выхлебал все одним глотком. «Ну да. У тебя была такая девичья мечта – иметь мужа-писателя. Чтобы быть его музой. Ты сама мне однажды сказала об этом». Ди уже знала, что не сможет удержаться – внезапно в ней проснулись хулиганские настроения. Подперев щеку рукой, она устремила на Ника долгий взгляд с поволокой, а затем раздумчиво, томным голосом протянула: «Почему же ты не стал писателем? Ведь ты хотел, чтобы я была твоей… музой?»