– Я лишь хотела сказать, – произнесла она после долгого молчания, – что буду продолжать эту войну внутри себя, и мы будем продолжать поиски того, что станет достойной ценой. Я хотела бы поискать в огороде.

– Мы? – переспросил я, все еще не готовый простить ее, хотя мне захотелось, как только она заговорила.

– Мы, – подтвердила она. – Я не позволю себя вытеснить и сама не покину вас.

– Я не это имел в виду, – сказал я. – Сегодня вы починили изгородь. Вы мастерили что-нибудь с тех пор, как вас прокляли?

Произнеся эти слова, я тут же о них пожалел. Мне вспомнились рисунки в пыли на полу башни и голодный взгляд принцессы, когда она наблюдала за шитьем Арвы.

– Ничего красивого, – ответила она. – Ничего стоящего. Но, Йашаа, я боялась слишком долго. Возможно, нам и удалось держать демона на расстоянии все эти годы, но ничего хорошего из этого не вышло. Я так давно ничего не делала, Йашаа. Я хочу попробовать делать хоть что-то.

– Веретен у нас больше нет, – напомнил я.

– Я не про это, – сказала она, содрогнувшись. Я знал, что, несмотря на свои храбрые слова, она все еще боится того, что может случиться, если ей представится искушение. – Не про прядение. Но я хочу делать что-нибудь другое.

– Например, что? – спросил я.

– Готовить, – сказала она. – Копать выгребную яму. Плести венки. Не знаю. То, что могли бы делать малые дети, причем самые бестолковые.

– К огню я бы ребенка не подпустил, – возразил я, но уже мирным тоном. Несмотря на свои опасения, я уже простил ее, хотя она и не просила прощения, да мне это было и не нужно. – А выгребная яма у нас уже есть.

– Ну тогда что-нибудь еще, – сказала она.

Это звучало почти как приказ, хоть и не совсем. Возможно, именно такими должны быть королевские постановления: чтобы люди поняли идею и доработали ее, считая, что сами же ее и придумали. Во всяком случае, со мной это сработало, хоть я и сознавал, что она делает.

– Вы вроде сказали, что никогда не учились танцевать? – спросил я.

– Нет, – подтвердила она. – Отец не хотел рисковать. У танца ведь есть рисунок.

– Да, рисунок все равно будет, – сказал я. – Но Арва не взяла с собой свой шест, так что я научу вас, как с ним обращаться. Начнем с этого, а если ничего страшного с вами не случится, перейдем к чему-нибудь другому.

– Но почему именно бой на шестах?

– Потому что с этого начинают, – сказал я. – И для этого не нужна обувь.

Это ее убедило, и она передала мне пустые миски, взяв их с того места, где они сушились. Я был сосредоточен на том, чтобы не разлить похлебку из собранных нами продуктов, но не настолько сосредоточен, чтобы не заметить, как она приложила руку к виску. Она потирала висок так же, как делала моя мать, когда летом на глинистые равнины Камиха приходили ураганы, от которых у нее болела голова. Мне этот недуг был незнаком, даже после того, как меня ранил медведь, но я знал, как выглядит человек, которого мучает головная боль, и не понимал, с чего бы она взялась у Маленькой Розы.

Но потом я, конечно, сообразил. Дар феникса помог ей идти без передышки целую ночь, хотя раньше ей не доводилось пройти и мили, но не защитил ее тело от последующей боли, и сейчас было то же самое. Мы не так уж далеко ходили, и солнце пекло не слишком сильно. Она пила достаточно воды и не могла слишком утомиться, собирая вику.

Но она починила изгородь. Она использовала ту часть своего мозга, которой так долго старалась не пользоваться, и теперь она болела, в точности как мышцы, уставшие от непривычной нагрузки. Я вспомнил, как болели у меня руки и ноги, когда я только начинал учиться бою на шестах, и потом, когда мы с Саудом стали упражняться с ножами. Возможно, то же самое происходило сейчас у нее в голове, когда ее мозг напрягся, а потом снова расслабился. Если демон собирался построить крепость внутри нее, вес камней наверняка будет причинять ей боль, пока она не привыкнет к нему. Это было очередное ощутимое доказательство магии, опутавшей наши жизни.

Поймав мой взгляд, она опустила руку.

– Ничего страшного, Йашаа, – сказала она своим обычным решительным тоном. – Просто с непривычки.

Ее слова обладали собственной силой, вдруг осознал я. Она говорит что-то, и я ее слушаюсь. На остальных это тоже действовало, но я проводил с ней больше всех времени. Я задумался было, не магия ли это своего рода. Впрочем, я был уверен в обратном – по крайней мере, я знал, что ее слова не накладывают на меня никаких чар, кроме тех, которым я сам был готов поддаться. Нет, никакая это не магия: она сказала, что с ней ничего страшного, а я знал, без тени сомнения, что она солгала.

На следующее утро я проснулся рано и выбрал ветку из кучи хвороста. Длиной она была примерно с мое предплечье, с одного конца чуть толще, чем с другого. Она предназначалась для розжига, но я собирался использовать ее в других целях. Отправившись к воде, я зачерпнул со дна немного глины. Она была илистая и не сгодилась бы даже для того, чтобы сделать из нее посуду для самого бедного стола, но для моих целей сойдет. Я покатал комок между пальцев, выжимая из него воду, и закрепил на широком конце палки. Много веса он не даст, но пока достаточно.

Я по-прежнему каждое утро проверял одеяло Маленькой Розы на предмет выбившихся ниток. Я также осматривал ее платья и платки, когда она их не носила, и собрал достаточно обрывков. Сегодня утром я буду из них прясть. Я уселся у воды, скрестив ноги, и попробовал крутануть свое самодельное веретено, от чего вдруг сильно заскучал по маме. Глина кое-как закрепилась, и я разложил обрывки ниток на коленях, чтобы они были под рукой.

Прясть, сидя на земле, не очень удобно, но другого места для сидения не было, а чтобы прясть стоя, нужен простень, на который наматывается пряжа. Уже через несколько минут у меня заболели плечи от того, что веретено приходилось держать слишком высоко, но у меня вышел небольшой моток грубой нити. Мне было почти стыдно за результат своей работы, но я понимал, что лучше не выйдет, и надеялся, что мой труд будет оценен.

– Доброе утро, – поздоровалась Маленькая Роза, присаживаясь на мокрую траву рядом со мной.

– Доброе утро, принцесса, – ответил я. – Завтрак еще не готов. Я хотел сперва сделать это.

– Тебе не нужно от меня прятаться, Йашаа, – сказала она. – Мне нельзя прясть, но мне приятно наблюдать за умелой работой.

– Это едва ли можно назвать умелой работой, – возразил я, осматривая получившуюся пряжу и наматывая ее на веретено.

Она получилась разноцветной, но красоты это ей не придавало. Местами нить была узловатой, а местами, наоборот, слишком тонкой. Я подобрал свое самодельное пряслице и постарался стереть остатки грязи с пряжи, но все равно она была далека от того, чем могла бы гордиться моя мать.

– Пряжа вышла не очень хорошая, – пояснил я. – Но, надеюсь, она подойдет.