Мне очень хотелось кому-то рассказать об этом, например Мелоди. Но делать этого не стоило, потому что какой бы милой Мелоди ни была, по-настоящему ее интересовала только собственная семья, и если бы я рассказала ей о тайной беременности, она бы непременно поведала мне какой-нибудь собственный тошнотворный секрет. Однажды я поделилась с ней тайной, имеющей касательство к маме, а Мелоди тут же сообщила, что ее мама теперь не носит под свободным халатом трусов и пьет яблочный уксус, дабы побороть повышенную влажность гениталий. Вспомнив все это, я решила не говорить ничего такого, что могло бы привести к рассказу о чьих-то гениталиях, в особенности гениталиях моей мамы, которые я всегда считала ее личным делом.

А потом, когда мама была беременна уже несколько месяцев, посреди ночи у нее начался выкидыш, при этом Чарли находился у себя дома. Крови и боли не было ни конца ни края, они длились и длились. Сестра вызвала «скорую», и маму унесли на носилках.

Когда ее выносили из дома, я сказала:

– Не уроните ее.

Чтобы мама поняла, как я забочусь о ней.

И фельдшер сказал:

– Не беспокойся, милая, мы по средам людей не роняем. – И ободряюще мне улыбнулся.

Позже, осознав, что время заполночь и уже никакая не среда, а вовсе четверг, и, значит, санитары могли уронить маму, я запаниковала. И позволила себе поплакать, притворяясь, будто это просто глупые страхи, хотя испытывала самый настоящий ужас.

В пять часов утра мы с сестрой решили приготовить тарталетки с вареньем по рецепту миссис Лант, чтобы взбодриться, но это оказалось труднее, чем мы думали, так что мы сдались, прежде чем тесто собралось в «мягкий шар», и выбросили его в мусорное ведро. Вместо возни с тарталетками мы принялись звонить разным людям, чьи номера были в нашей телефонной книжке. Мы набирали номер и бросали трубку, как только нам отвечали. Сначала шли гудки и гудки, потом сонный голос говорил «алло?» с вопросительным знаком на конце. От этих сонных «алло» мы катались по полу со смеху. Чуть не описались. Мы даже позвонили папе, и его сонное «алло» оказалось самым смешным. Так что мы снова набрали его номер, но во второй раз нам стало только грустно. Так что мы решили позвонить Чарли, но не вешать трубку.

Ответила какая-то женщина, она сказала, что Чарли спит, и спросила, по срочному ли вопросу мы звоним. Я сказала, что маму увезли в Королевскую больницу. Наступила пауза, во время которой и я, и женщина поняли, с кем имеют дело.

– Извините, я ошиблась номером, – сказала я.

– Надеюсь, все будет хорошо, дорогуша, – сказала женщина.

А потом сестра собрала ужасное постельное белье и пропитанные кровью полотенца и даже не попросила меня помочь – она позволила мне лежать на диванчике рядом с Дебби. Она прибралась на кухне, и покормила Дебби, и в 8:00 мы собрали Крошку Джека и отправились в школу. Джек тянул резину, и плакал, и знал, что что-то случилось.

– Колокольчик уже здесь? – спросил он, пока мы стояли у пешеходного перехода.

– Колокольчик, может, все-таки не прибудет, – сказала сестра.

– Но мы точно не знаем, – сказала я.

– Колокольчик определенно не прибудет, – сказала сестра (мне).

Ноздри защипало, будто в нос попал перец, – верный признак, что я сейчас заплачу. Я так ждала Колокольчика, он был для меня реальным, и, услышав, что он определенно не прибудет, – что он умер, – я почувствовала, как мое сердце разбилось, по-настоящему. Что в нем образовалась маленькая, но явственная трещина. Но я несколько раз покашляла, и мы двинулись через дорогу, держась за руки.

В то утро я расстроила учительницу. Она сказала, что я выгляжу «особенно неряшливо», а я ответила:

– Извините, но от нас ушла домработница.

– А что, твоя мама не может поднять зад с дивана? – пробормотала она.

– Вообще-то нет, – довольно грубо отрезала я.

– Почему это? – спросила учительница.

– Она по складу характера не приспособлена к стирке белья, – сказала я.

После этого был урок шитья, и что-то с моими вышивальными стежками пошло не так. Учительница, которая и так на меня сердилась, заметила, что нет ничего удивительного в моих кривых стежках, учитывая всю безответственность моей мамы. «Какое совпадение», – подумала я, ведь мама в это утро находилась в Королевской больнице Лестера, у нее произошел выкидыш, и неизвестно, от кого она забеременела. Может, даже от мистера Додда. А сам мистер Додд сейчас в соседнем кабинете учил класс Крошки Джека рисовать листья восковыми карандашами.

Ближе к вечеру мама вернулась домой. Измученная, с синеватыми кругами под глазами, она держалась скованно. Да мы все держались скованно.

Она лежала на кровати и стонала сквозь стиснутые зубы. Она не плакала, просто испускала стоны, будто беспомощное животное. И мы с сестрой поняли, что нам придется потрудиться.

Какой смысл в слезах?

Никакого. Если, конечно, вы не готовы оглушительно рыдать на публике. А мы были не готовы.

Окей, нет никакого Колокольчика, но есть и хорошая новость: чтобы приободриться, мама купила щенка, мини-пуделя по кличке Медок. Медок отвлекла наши мысли от Колокольчика и делала все то, что обычно делают щенки, то есть трепала игрушечного мишку и ластилась к Дебби. Медок сыграла свою роль в нашей кампании по достижению счастья, но положительный эффект от ее появления продлился недолго, потому что вскоре щенок маме надоел и она больше не считала его восхитительным. Во-первых, Медок скулила и шумно ела, словно оголодавшая крыса, а во-вторых, одна лапа у нее была вывихнута и периодически выскакивала из сустава, отчего маме становилось дурно. Но нам она нравилась (Медок): покладистая, дружелюбная и совсем не такая замкнутая, как другая известная нам пуделиха (Кейти).

Вторая хорошая новость заключалась в том, что объявился Чарли и вел себя крайне романтично. Мама спросила, почему его так долго не было, и Чарли объяснил, что у него такой напряг с деньгами, что он не мог позволить себе нанять штукатуров для двух домиков, отделкой которых он занимался, и потому штукатурил сам каждый божий день от заката до рассвета. Мама пришла в ужас от того, что такая глупость не давала им соединиться, и навязала ему триста фунтов, чтобы он немедленно кого-нибудь нанял.

Позже я спросила маму, не женат ли Чарли случайно. Не то чтобы это имело для меня значение, просто такие вещи лучше знать.

– Мужчины вроде него всегда женаты, – сказала мама.

– И что, он так и не разведется? – спросила я.

Мама объяснила, что Чарли увяз в болоте семейной жизни. Он очень хотел бы развестись, но в 1969 году начал капитальный ремонт кухни, который еще и наполовину не завершен, а потому Чарли не может оставить жену, пока не доведет ремонт до конца.

– А что, миссис Бэйтс сама не может сделать ремонт? – спросила я.

– После несчастного случая с дверью поезда она не вполне в здравом уме, – сказала мама, – и вцепилась в него клешнями.