– Ты, Василий Никандрович, в уме? Это же все равно что уполномоченного обкома в самое логово пихнуть. Из ее дома по станице и расползается вся муть.

– Вот товарищ Греков, может быть, и разберется скорее нас, где эта соломенная вдова запасается этой мутью, чтобы ее могло на всю станицу хватить, – ответил Подкатаев.

Неожиданно сдаваясь,, Коныгин задумчиво дотронулся пальцами до металлической оправы очков.

– Да, как подменили ее. Никогда раньше не замечалось за ней, чтобы она подводила такие мины под мероприятия партии и власти.

Рассеянно вслушиваясь в их разговор, Греков наконец вспомнил:

– В тридцатом году мне тоже пришлось у каких-то Махровых на квартире стоять. Недалеко от церкви.

– У них, – с уверенностью сказал Подкатаев. – У нас на всю станицу всего одни Махровы и были. Но после немцев– от всей семьи только дочь и сын остались. Сын сейчас в армии.

– А почему же она соломенная вдова?

Подкатаев оживился:

– Об этом, товарищ Греков, надо вам отдельно рассказать. С этого, может быть, все и началось.

Но Коныгин опять вмешался, перебивая его:

– А это, Василий Никандрович, ты уже совсем напрасно к данному вопросу приплетаешь. Тот случай с ее свадьбой уже давно бурьяном порос. Так можно товарища Грекова и в заблуждение ввести.

– Или наоборот, – возразил Подкатаев.

Греков не перебивая слушал их. Что-то скрывалось за их перепалкой, чего он не мог еще понять. Рядом стоял Игорь и, поворачивая голову то к председателю, то к парторгу, тоже прислушивался к их словам.

– Хорошо, ведите нас, – Греков слегка улыбнулся, – в это логово.

Подкатаев поморщился:

– У Коныгина это название просто со зла сорвалось. Теперь за неудачное собрание Истомин опять с него начнет стружку снимать. Куда же ты?! – Но парторг, больше не оглядываясь, уже почти бегом стал спускаться по склону в станицу. Махнув рукой, председатель пояснил Грекову: – У него жена с часу на час родить должна. А нам с вами теперь осталось только с самой Махровой договориться. Она еще где-то здесь должна быть. Всегда самая последняя уходит, чтобы каждую тяпку и каждый секатор на место прибрать. Да вот и она. Зинаида!

Бригадир в зеленой кофте действительно что-то собирала с земли в междурядье кустов. Оглядываясь на оклик Подкатаева, она разогнулась. Ворох тяпок оказался у нее на плече.

– Зинаида, – заискивающе повторил председатель колхоза, – ты не против, если мы к тебе на квартиру сразу троих кавалеров поставим?

Выглянув из кабинки стоявшего в стороне вездехода, его неожиданно поправил водитель Грекова:

– Нет, только двух. – Он объяснил Грекову: – Я тут, Василий Гаврилович, насчет квартиры уже договорился с одной.

При этих его словах лишь мимолетно улыбнулась Зинаида Махрова, но серые глаза у нее остались строгими. Равнодушно она ответила председателю.

– Становите хоть пятерых, дом большой. – Глаза ее, пробежав по лицу Грекова, задержались на Игоре. – Только девок в дом не водить. Мне некогда за ними полы подтирать. – Она полезла рукой в карман своей кофты и протянула Грекову ключ:

– Возьмите, я еще задержусь. Председатель укажет вам мой дом. Если голодные, кастрюля с борщом в летней кухне на плите стоит. Ну и все остальное там найдете. – И она пошла по междурядью виноградных чащ в глубь сада.

Проводив ее взглядом, Подкатаев с печальным восхищением подтвердил:

– И всегда у нее все нажарено, напарено, все блестит. – Со вздохом он дотронулся до кончиков усов. – Мы, товарищ Греков, к ней всегда уполномоченных ставим. – Он вдруг предупредил: – Только не дай бог, чтобы кто-нибудь к ней на полшага ближе подступил. Сейчас я вас доведу.

Водитель Грекова опять выглянул из кабины вездехода.

– Давайте я вас мигом домчу.

Подкатаев засмеялся так, что усы его, как в казачьей песне, мечами развернулись на две стороны.

– Ты лучше поскорее свою хозяйку доставляй. Вижу, кто там сверкает глазами из-за цимлянского куста. Ох, Тонька, вырежу я на тебя дрын.

Прошло три дня, а Греков со своей квартирной хозяйкой еще и трех слов не сказал. Уж на что просыпался утром он по своей привычке совсем рано, но она уже успевала и управиться по домашности,.и уйти к себе в бригаду. На столе Грекова и Игоря ожидал завтрак, прикрытый суровым полотенцем. Вечером, возвращаясь домой поздно, они опять должны были вдвоем съедать приготовленный ею ужин. Если же иногда им и удавалось застать хозяйку дома, к разговорам она явно не была расположена. Даже на вопросы о своих родителях, которых помнил Греков, – о том, как жили они все эти годы и когда умерли, – отвечала коротко: «Отца в августе сорок второго немцы расстреляли. Мать через месяц от сердца умерла». А когда Греков, по ее мнению, становился чересчур настойчивым, спешила ускользнуть во двор, где у нее всегда находилось дело. В конце концов он перестал докучать ей вопросами. На редкость неразговорчивая была женщина, не в пример своим матери и отцу, которых Греков запомнил как людей общительных.

И все чаще он возвращался мысленно к тому слову «логово», которое вырвалось у Коныгина. Правда, у Подкатаева, судя по всему, были здесь разногласия с парторгом, но все-таки что-то за этим стояло. Во всяком случае, как-то получалось, что стоило Грекову только выйти за ворота Махровой, как неизменно приходилось вступать с ней в совсем иные отношения, чем дома. И в правлении, где она вдруг принародно начинала шуметь, что понаехали в станицу всякие уполномоченные, позанимали у хозяев лучшие комнаты и кормятся с их стола, а сами же сгоняют их с родных мест, заставляют завязывать в узлы всю свою жизнь; и в сельмаге, куда заглядывал Греков за папиросами, а она, стоя на крыльце в толпе женщин и лузгая семечки, прозрачно прохаживалась: «А двадцать лет назад те же самые уполномоченные сулили нашим родителям, что колхоз – это теперь уже дело вечное»; и на пароме, когда Грекову приходилось переправляться в лес, она, тут же оказываясь с косой и с мешком для травы, высказывалась так, что ее голос толкался от яра к яру: «А теперь и гробы с родителями хотят заставить на новое место кочевать». Наутро она, опять оставив дома на столе борщ или уху, вареники с вишнями, миску со сметаной и все другое, лотом, где-нибудь в правлении или в бригаде, как ни в чем не бывало митинговала: «И чтобы в душу человека заглянуть, нет им дела. Только командовать умеют». Но вдруг голос у нее прерывался, и, отворачиваясь, она уходила прочь.

Даже Игорь, который и спал в саду, и вообще старался не попадаться этой более чем странной хозяйке на глаза, на четвертый день их пребывания у нее на квартире сказал Грекову:

– Вареники с вишнями у нее, конечно, первый сорт, но ими же, Василий Гаврилович, подавиться можно. Как только вы можете терпеть? Она же явно против вас и ведет огонь. По-моему, Коныгин тогда знал, что говорил. И стоит только ей подать голос, как все другие сразу в ту же дудку. Действительно, мы с вами в логове оказались.