— Это правда, я не могу сказать, что мне было так уж легко. — Клэр посмотрела на него загадочно. — Конечно, пришлось подождать, пока Брианна пойдет в школу и у нас в семье появятся деньги, позволяющие нанять кого–то для работы по дому, но… — Она пожала плечами и улыбнулась. — На несколько лет мне пришлось фактически забыть, что значит выспаться. Это немного помогло. И, как ни странно, Фрэнк тоже помогал.

Роджер нашел, что какао достаточно остыло и его можно пить. Он держал чашку между руками, получая удовольствие от того, как тепло белого фарфора проникает в его ладони. Хотя и было начало июня, ночи оставались прохладными и без электрического обогревателя было не обойтись.

— Правда? — с любопытством спросил историк. — Признаться, из ваших прежних рассказов у меня сложилось впечатление, будто он не слишком одобрял ваше желание получить медицинское образование.

— Он и не одобрял.

Она поджала губы, и это движение куда больше, чем любые слова, сказало Роджеру о незабытых спорах, о незавершенных и оборванных разговорах, о молчаливом противодействии, заменившем открытое неодобрение.

«Какое выразительное у нее лицо», — подумал он, наблюдая за Клэр, и неожиданно задался вопросом, выдает ли его собственная физиономия всю его подноготную с такой же легкостью. Обеспокоенный этой мыслью, он наклонился к чашке и пригубил какао.

А когда поднял голову, то заметил на лице смотревшей на него Клэр слегка ироническое выражение.

— И что же заставило его передумать? — спросил он, чтобы отвлечь ее.

— Бри, — ответила она, и черты ее смягчились, как бывало всякий раз при упоминании о дочери. — Если что–то в жизни и имело для Фрэнка значение, так это Бри.

Как уже говорилось, я подождала со своим медицинским образованием, пока Брианна не пойдет в школу. Но все равно порой случалось так, что она освобождалась, а я была занята, и нам приходилось нанимать случайных помощниц по дому и приходящих нянь. Порой среди них попадались толковые и старательные, но куда чаще бывало наоборот.

Мои мысли вновь обратились к тому ужасному дню, когда мне позвонили в больницу и сообщили, что с Брианной произошел несчастный случай. Я выбежала прямо в зеленом полотняном хирургическом костюме и помчалась домой, игнорируя все ограничения скорости. У дома я увидела полицейскую машину и машину «скорой помощи», освещавшие вечерний сумрак кроваво–красными всполохами, и кучку высыпавших на улицу любопытных соседей.

Как выяснилось позднее, когда мы по обрывкам сложили целостную картину, последняя приходящая няня, раздраженная моей очередной задержкой на работе, по окончании своего рабочего времени просто надела пальто и ушла, бросив семилетнюю Брианну с наказом подождать маму. Что та послушно и делала примерно с час. Но когда стало темнеть, ей стало страшно в доме одной и она решила выйти поискать меня. При переходе улицы ее сбила вывернувшая из–за угла машина.

Слава богу, девочка почти не пострадала: автомобиль двигался медленно, и она отделалась ушибами, ссадинами и испугом. Причем испугом не столь сильным, как у меня. Да и боль от ее ушибов, наверное, было не сравнить с той, что испытала я, когда ворвалась в гостиную и увидела, что она лежит на диване и смотрит на меня со слезами на запачканных щечках.

— Мамочка! Где ты была? Я тебя не нашла!

Мне потребовался почти весь запас профессионального присутствия духа, чтобы успокоить ее, осмотреть, заново обработать порезы и царапины и уложить в постель в обнимку с любимым мишкой. Спасибо ее спасителям, которые, как представлялось моему воспаленному воображению, смотрели на меня с немым укором. Потом я упала на стул за кухонным столом и разрыдалась.

Фрэнк неловко гладил меня, бормоча слова утешения, но потом бросил это бесполезное занятие и занялся приготовлением чая.

— Решено, — заявила я, когда он поставил передо мной дымящуюся чашку. Я была словно в тумане и плохо соображала. — Бросаю все к черту! Завтра же!

— Бросаешь? — резко спросил Фрэнк. — Бросаешь учебу? Почему?

— Не могу больше выносить это.

Я никогда не клала в чай ни сливки, ни сахар, а сейчас, бухнув и то и другое, размешала и тупо смотрела, как расползаются в чашке молочные разводы.

— Я больше не могу оставлять Бри, не зная, хорошо ли за ней приглядывают, но точно зная, что ей плохо. Ты ведь в курсе того, что ни одна из приходящих нянь ей не нравилась?

— Да. — Он сел напротив меня, помешивая свой чай, и после затянувшейся паузы сказал: — Но я не думаю, что тебе следует бросать учебу.

Для меня, считавшей, что мое решение будет воспринято им с восторгом, эти слова стали полнейшей неожиданностью. Воззрившись на мужа с удивлением, я выудила из кармана одноразовый носовой платок, высморкалась и спросила:

— Ты правда так думаешь?

— Ах, Клэр. — Даже когда его голос звучал раздраженно, в нем все равно слышалась нотка любви. — Ты ведь всегда знала, кто ты есть, для чего предназначена. Неужели непонятно, насколько это необычно?

— Нет.

Я вытерла нос разлохматившимся платком, опасаясь, как бы он не превратился в комок промокшей бумаги.

Фрэнк откинулся на своем стуле, глядя на меня и качая головой.

— То–то и оно.

Он помолчал, глядя на свои сложенные руки с узкими ладонями и длинными безволосыми, как у девушки, пальцами. Изящные руки, предназначенные для небрежных жестов, усиливающих нужные места при чтении лекций. Сейчас Фрэнк смотрел на них так, будто никогда раньше не видел.

— У меня этого нет, — сказал он тихо. — Нет, вообще–то со мной все в полном порядке. Я доволен тем, чем занимаюсь, — и преподаванием, и исследовательской работой. Порой это просто чертовски здорово, правда. Работа на самом деле мне нравится, доставляет удовольствие, но… — Он задумался, потом посмотрел на меня своими серьезными светло–карими глазами. — Но должен честно признаться, что я вполне мог бы заниматься чем–нибудь другим, и с не меньшим успехом. Нет у меня чувства предназначения, уверенности в существовании своей миссии, чего–то такого, что я просто обязан делать. А у тебя есть.

— А это хорошо?

Мои глаза покраснели и опухли от слез, края ноздрей воспалились.

Фрэнк издал смешок.

— Это чертовски неудобно, Клэр. Для тебя, и меня, и Бри, всех нас троих. Но, бог свидетель, порой я тебе завидую.

Он потянулся к моей руке, и я, чуть поколебавшись, все же не отстранилась.

— Испытывать такую страсть к чему–то, — уголок его рта дернулся, — или к кому–то — это, наверное, большое везение, Клэр. И исключительно редкое.

Он мягко сжал мою руку, отпустил ее и, повернувшись, потянулся к полке за одной из книг. Это был справочник Вудхилла из серии «Патриоты», посвященный биографиям отцов–основателей Америки. Рука его легла на обложку книги с нежностью, словно опасаясь потревожить сон героев, чьи жизни были в ней заключены.