– Какому Робби? – непонимающе взглянула на него Наталья.

– Сыну, – сказал он тихо, не глядя на нее.

– Ты же говорил, что у вас с женой не было детей!

– Был. Сын. Но его давно нет. Он умер от рака в пятилетнем возрасте.

– Почему скрывал?

– Сначала просто не знал, что ты за человек, можно ли тебе доверять. А потом не хотел пугать тебя, док. Боялся, что ты плохо обо мне подумаешь, решишь, что у меня наследственность гнилая. Но если у меня и были какие-то нелады с кармой, то все свои долги я уже отдал, так что не волнуйся.

– Да я и не волнуюсь. – Наталья приблизилась, прижалась щекой к его плечу. – К тому же у меня и самой с кармой не все в порядке. Мягко говоря.

– Представляешь, первую опухоль у Робби врачи обнаружили почти сразу после его рождения! – Наталья молчала, понимая, что Тому необходимо выговориться. – Это было как проклятие! Раньше, когда я учился еще в Вест-Пойнте, у меня была подружка, мы с ней знали друг друга с детства. Потом она забеременела, а я заставил ее сделать аборт. Не хотел связывать себя семьей по рукам и ногам, думал: рано еще, успею. Да и карьеру ломать не хотелось. А она не выдержала нашей размолвки и… повесилась. Я потом долго локти кусал, но что толку? А смерть Робби – кара за тот мой давний грех, только я не сразу это понял. Сын поздно начал говорить, поздно начал ходить. Потом оказалось, что это проклятая опухоль тормозит все процессы. Сначала врачи обнаружили у него опухоль на спинном мозге, потом на печени, на легких… Одного до сих пор не могу понять: а Эллис, моя бывшая жена, при чем тут? Ей-то за что такие страдания выпали? Она ведь и запила именно из-за этого… А я, помню, купил сыну кролика, и он с ним таскался по всему дому, когда ему становилось лучше. Пять лет боролись. Конечно, все трудности легли на плечи Эллис, она практически ни на минуту не отходила от Робби. А я… Я тогда служил по контракту, причем напрашивался в самые опасные точки: нужны были деньги на лечение сына. И лишь когда он начал бороться уже буквально за каждый вздох, я взял отпуск. Только Эллис к тому времени уже сломалась. Она не могла смотреть, как Робби уходит… Однажды я долго качал его на руках, и он уснул. Как потом выяснилось, уже навсегда… Помню, я положил тогда его тельце на кровать, подошел к Эллис и обнял ее, но она попросила меня никогда больше к ней не прикасаться. А потом сказала, чтобы я… задушил кролика. Наверное, она уже тогда дошла до последней степени отчаяния. Мне тоже было очень тяжело, но рука на беззащитного зверька не поднялась. Просто отвез его в лес и выпустил. И потом признался в этом Эллис, соврать не смог. Она же не простила мне ни сына, ни кролика. Потом, как ты уже знаешь, дело постепенно дошло до развода. Жить вместе стало невыносимо для нас обоих. Нэт, – Том повернулся к Наталье, в глазах его стояли слезы, – ты родишь мне сына?

– Я? – грустно улыбнулась она в ответ. – Ты забыл, сколько мне лет? Я старше твоей Эллис раза в два, наверное. Я ветеран еще той, Второй мировой войны, я с сорок второго года в окопах. Я еще под Сталинградом из зенитной пушки по эсэсовским танкам стреляла, когда они на наш госпиталь лезли. Так что извини, Том, но для подобных дел я уже слишком древняя. Поищи кого-нибудь помоложе.

– Не хочу никого искать, – он крепко прижал ее к себе. – Мне нужна только ты, и точка. И ты будешь со мной, даже не сомневайся. А не сможешь родить – возьмем малыша из приюта. Будет нашим. Хотя, если честно, мне немного странно, что у тебя никогда не было детей.

– Том, я тридцать лет своей жизни прожила в страхе. Я же из князей, из бывших, а в Стране Советов это равносильно преступлению. Отец убит, мать отравлена, мы с сестрой – под колпаком НКВД, все знакомые – либо в лагерях, либо расстреляны. Я всегда думала только о том, как бы мне выжить, как сохранить свою душу и остаться человеком. А вместо этого стала подозрительной, научилась никому не доверять. Каждый день я ждала удара в спину, подлости, расправы. Какие дети, о чем ты говоришь?! У моих детей там, в Союзе, не было бы никакого будущего! Я бежала из сталинского рая без оглядки, почти босиком, потому что энкавэдэшники, о чем меня, к счастью, предпредили, уже выехали за мной из своей конторы. Потом они с собаками гнались за мной по льду Финского залива, но мне все-таки удалось перебраться в Финляндию. А оттуда – во Францию. Мадам Мари приняла меня, дала мне образование, предоставила возможность работать, получить гражданство. Мне было тогда уже тридцать лет, а жизнь пришлось начинать с нуля.

– Почему мадам Мари так много делала для тебя?

– Когда-то мы с ее сыном очень любили друг друга, – вздохнула Наталья. – Не нервничай, он погиб в сорок третьем. Так что, как видишь, у моей кармы тоже тараканов хватает…

– Ладно, – сказал Роджерс, глянув на часы, – нам пора. – И громко крикнул: – Всем подъем! – Потом подозвал лейтенанта: – Тоберман, отдых закончен, выступаем.

– Есть, сэр.

– Собирайся, док, – Том поцеловал Наталью в лоб и отошел.

Она смотрела, как он раздает приказания подчиненным, иногда оборачиваясь и улыбаясь ей через плечо. Вокруг мельтешат пулеметные ленты, снаряжение, а за мужественным силуэтом Тома открывается залитый солнечным светом тропический пейзаж потрясающей красоты. В нем слились все мыслимые и немыслимые оттенки зеленого и голубого, он словно теряется в нежной, едва уловимой глазом дымке, уходя в бесконечность. И вдруг, заслонив экзотический пейзаж, перед внутренним взором возникли вздыбившиеся кони на Аничковом мосту, удерживаемые под уздцы мифическими атлантами. Коней сменил серо-голубой прозрачный свет в окнах княжеского дома на Фонтанке. Наталья вздохнула: сейчас в их старой квартире живут совсем другие люди, и им наверняка нет никакого дела до мифических коней на Аничковом мосту. Пролетарии, приехали из глубинки, что с них возьмешь? А ведь когда-то ее сестра Лиза, едва проснувшись утром, первым делом подбегала к окну и, распахнув шторы, здоровалась с ними: «Здравствуйте, кони!». Подражая сестре, маленькая Наташа шлепала босыми ногами по паркету, тоже подходила к окну и тоже приветствовала каменных лошадей. А гувернантка Фру, оторвавшись от готовки на кухне яблочных пончиков к завтраку, вбегала в их комнату и пугала обеих простудой, если они будут продолжать бегать по полу босиком.

Нет, тот блеклый питерский свет совсем не похож на этот яркий, ослепительный свет джунглей. Могла ли она представить себе там, в старой ленинградской квартире, что однажды увидит его, свет джунглей во Вьетнаме?! Могла ли предвидеть, что увидит и узнает всех этих людей, что полюбит Тома? Тома, жившего в то время на другом конце света – во Флориде. Нет, представить такое было попросту невозможно. Однако засевшие в памяти клодтовские кони заставляли порой плакать и сожалеть о своем решении. Сожалеть, несмотря на годы жизни за границей, несмотря на работу и чувства. Вот Лиза не выдержала: вернулась-таки в Ленинград. Правда, теперь она живет в другом доме и с конями на Аничковом мосту по утрам уже не здоровается – до них еще надо дойти. Сама же Наталья решила для себя, что не вернется на родину никогда. Пусть даже ради этого придется пожертвовать встречей с сестрой…