Так вот, в рыночных условиях бросили Люсю! Не до нее. Один лишь старый директор навещал ее в последнее время. Представляю, с какой раной в душе ушла она из жизни…

Е. М. Окружающая действительность, в которой из-за лукавой корысти или желания нажить некий сомнительный моральный капиталец растаптывается все святое и прекрасное, что утверждал Великий Октябрь, больно ранит и меня. Мы утрачиваем самое драгоценное, чем искони был богат русский народ, – милость сердца и щедрость души.

В бессонные ночи, когда я читаю какую-нибудь очередную статью о бездуховности, тупости русских людей, о генетическом рабстве наших крестьян и рабочих, о послеоктябрьском периоде как «черной дыре» в нашей истории, мне хочется кричать от чудовищной несправедливости! Опять и опять вдалбливают: я и мои современники, а также те, кто жил на Руси до нас, прожили свою жизнь напрасно, и вот только теперь якобы нарождаются в нашей стране человечность, милосердие, способность мыслить высшими категориями нравственности…

Ложь! Я знаю другое. На моих глазах, за минувшие годы существования Советского государства, образовалась новая общность людей – советских людей, у которых доброта, дружба, товарищество, все лучшие человеческие чувства обострились и получили наивысшее развитие.

Я знаю: теснее становились связи между людьми, крепче братство, любовь к своей Отчизне. Таков был почерк времени, утверждавший самые справедливые и самые человечные заповеди.

Моя память требует: рассказывай новым поколениям правду об этом! Мое сердце верит: родная страна, избавившись от наваждения нынешних жутких лет, будет жить по законам справедливости!

Ноябрь 1997 г.

Знаю, многим до сих пор кажется совершенно непонятным, что бывший диссидент Александр Зиновьев, высланный в свое время из Советского Союза, вдруг стал выступать как страстный защитник достижений Советской власти. Но это вовсе не вдруг! Это – результат глубоких размышлений ученого с мировым именем, результат его всесторонних исследований советской системы, которую он называл реальным коммунизмом.

Впрочем, уж если еще точнее, то его оценка советского периода как вершины российской истории стала результатом всей жизни выдающегося русского ученого. Об этом, собственно, он сам говорит в публикуемой ниже беседе со мной – одной из множества наших бесед.

Виктор Кожемяко. Александр Александрович, грядет 80-летие Великой Октябрьской социалистической революции.

Наверное, в разные годы ваше отношение к этому событию и к тому, что последовало за ним, было разным. Хотелось бы услышать, каковы ваше отношение к Октябрю, ваша оценка Октября сегодня.

Александр Зиновьев. Моя оценка этого величайшего события XX века в принципе с годами не менялась. Но в моем отношении к Октябрю, в моей оценке Октября надо различать два аспекта: личный и исследовательский. Об этом и буду говорить.

В личном плане Октябрь всегда был моей революцией, и сегодня я от Октября не отрекаюсь. Мне довольно часто на Западе задавали такой вопрос: ну хорошо, а вот знали бы вы, скажем, что вас расстреляют, как тогда? Отвечал: все равно я был бы за эту революцию. Если бы я даже знал, что меня на другой день уничтожат, я все равно был бы за нее. Это моя революция. Была и осталась моей.

В. К. А что вы вкладываете в понятие «моя»?

А. З. Дело в том, что я родился в 1922 году, к 30-м годам стал уже более или менее сознательной личностью. То есть был продуктом советского периода, коммунистического периода в самом, так сказать, мощном смысле этого слова. Психологически.

B. К. Вы имеете в виду влияние пропаганды с самых юных ваших лет?

А. З. Пропаганда, не пропаганда – не важно. Я в пропаганду никогда не верил. Хотя бы один тот факт, что в 16 лет стал антисталинистом и действительно собирался убить Сталина, уже достаточно об этом говорит. Но в революции и в том, что произошло после нее, увидел, ощутил нечто другое. А именно: я вырос как идеальный коммунист, как романтический коммунист.

Что это значит? Это значит, что я был врагом частной собственности. Принципом моей жизни было и остается до сих пор: все мое ношу с собой. Для меня коммунистический период очень четко поставил проблему: быть или иметь. Так вот я предпочел быть, а не иметь.

B. К. Как у Маяковского? «И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо…»

А. З. Для меня и для многих представителей моего поколения это была формула жизни. Не демагогическая, а внутренняя. Мне скоро 75 лет, и могу сказать: если бы пришлось выбирать период, в который мне жить, а жил я зачастую плохо, голодал, нищим был совершенно, мне негде было спать, меня арестовывали, скрывался и т. д., то есть всю жизнь испытывал какие-то трудности, – все равно выбрал бы этот период.

Жить по формуле «быть» – гораздо более высокое качество жизни, чем жить по формуле «иметь». Более высокое качество! Формула «иметь» уже в то время, когда я формировался и рос, у большинства людей начинала доминировать. А сейчас она буйствует, эта формула. Это – деградация. А жить по формуле «быть» – высочайшее качество жизни, которое я не сменяю ни на что другое. И для моего поколения действительно была открыта неповторимая возможность «быть». Открыта была вся мировая культура, возможность получения образования и так далее.

Хочу на это обратить особое внимание. Я много лет прожил на Западе. Так вот там принципы своей жизни реализовать не мог, там не было и нет возможности. В советском обществе – была, то есть я мог жить, не будучи карьеристом, не будучи стяжателем. Мог жить и реализовывать свои способности. Не добиваться успеха, он приходил сам по себе, а именно реализовывать способности. Для многих представителей моего поколения сложились такие условия, когда было достаточно хорошо учиться, хорошо работать, быть добросовестным работником – и успех тебе обеспечен.

Карьеру большую, может, нельзя было сделать, да я не стремился, она мне была не нужна. И все-таки, несмотря ни на что (меня исключали из университета, без конца таскали в КГБ), университет окончил, получив диплом с отличием, как раньше школу с золотым аттестатом. Все знали, что я был антисталинист, и всетаки меня оставили в аспирантуре. Сталинисты меня в аспирантуру приняли. Почему? Был пиетет к способностям. Несмотря на то, что был беспартийный, меня все-таки взяли в Институт философии. И как бы ни было трудно пробиваться, все-таки мои книги начали печатать, меня допустили к защите докторской диссертации.

В 51-м году я окончил университет, отслужив в армии и пережив войну. Несмотря на все запреты, возможности были. И до сих пор, когда меня спрашивают, кем бы ты хотел быть, отвечаю: старшим научным сотрудником советской Академии наук. Самое высокое положение, какое только можно было себе вообразить!