он узнал, что такое хозяйская воля с того дня, как научился ходить. Но кормили его хорошо: сывороткой, молоком, остатками обеда, картошкой. Дон Анхель отдал малыша под присмотр кухаркам, а те привязались к нему, жалели. Мальчик был крепкий, с живыми глазами. И очень сообразительный. Понимал, что от него хотят, и никогда не плакал. Если Сингу посылали в поле, в его сумке лежал сыр и вареные початки кукурузы. Возвращаясь домой, мальчик любил петь. Работникам вообще жилось здесь неплохо: братья, враждуя, старались переманить их друг у друга. На земле дона Адальберто были мельницы, поля, засеянные овсом и пшеницей, все деревни асьенды и рудники, а у дона Анхеля — клеверные луга, фруктовый сад, скот и небольшой сахарный завод.

Сингу был в стороне от хозяйской вражды. И пожары в полях, и жестокие драки, и убийство скота — все это случалось вдруг, нежданно-негаданно. Отовсюду к хозяйскому дому бежали люди, сеньор отдавал приказания, выводили оседланных коней, расхватывали копья и кнуты. Уносились галопом. Ущелье наливалось тяжестью и зноем. Кухарка плакала. Деревья гнулись и раскачивались на ветру с такой силой, что казалась, они обязательно рухнут на землю. По воде метались темные тени. Сингу опускался к самому мосту. Глухой цокот копыт, страшные проклятия на языке кечуа, всадники, летящие по узким тропам, — все это заставляло маленького Сингу верить в то, что злой дух, который живет на высоких вершинах, слетает порой в Лукас-Уайко. Он расправляет свои черные широкие крылья и бьется с ненавистным ветром.

На какое-то время в ущелье наступило затишье. Оно совпало с появлением собаки.

— А может, пес не такой простой, как кажется? — подумал вслух дон Анхель недели две спустя.

Но однажды в полдень Чурилью поймали на мосту.

Сингуча кричал, звал на помощь. Маленькому индейцу накинули на голову пончо и долго пинали ногами.

Сингу слышал, как пес упал в воду. Звук был особенный, гулкий, какой бывает, когда о поверхность воды ударяется что-то тяжелое, большое.

Пока Сингу стаскивал с себя пончо, люди дона Адальберто добежали до поворота дороги, и мальчик увидел их, когда они уже взбирались по красному склону ущелья.

Никто не услышал криков Сингучи. Заводь блестела, как зеркало, лишь в самом ее центре пенился водоворот.

Сингу посмотрел вниз. Вода была прозрачной, и сквозь нее виднелось каменистое дно. Вода пела своим глубоким голосам, а вместе с ней пели деревья, пели скалы на берегу и попугаи, которые кружили высоко в небе. Нет, отсюда не вытащить Чурилью! Надо прыгать вниз… Сингуча подумал и пустился бежать, на ходу стягивая заплатанные штаны и старенькое пончо. Он добежал до другого берега, где начинались владения дона Адальберто, и кубарем скатился вниз. Здесь тоже было глубоко, но ближе до середины реки. Ловко, словно серна, Сингу перепрыгивал с камня на камень. Он летел вдоль берега, не отрывая глаз от воды. И не плакал. Лицо его горело: казалось, он готов сейчас вычерпать всю воду из реки!

Наконец-то! Чурилья беспомощно барахтался посредине реки. Сингу бросился в воду неподалеку от брода и быстро нырнул. В руке у него был зажат кусок отточенного железа, с которым он никогда не расставался… Бедный пес выбился из сил и судорожно хватал ртом воздух. Река унесла их далеко, протащив через острые камни водопадов. Возле излучины, там, где высятся мельницы дона Адальберто, Сингу, изловчившись, уцепился за ветви ивы, свешивавшиеся над водой. С огромным трудом ему удалось вылезти на берег и вытащить собаку.

Они свалились на песок. Чурилья дышал тяжело и прерывисто. Его беспрестанно рвало, словно перепившегося бродягу.

Мальчика била дрожь, у него стучали зубы. Запинаясь, он проклинал дона Адальберто на языке кечуа:

— Ах ты, порча дьявольская… дерьмо, собранное в аду! Пусть солнце расплавит тебя как свечу, которую грешник несет к снежным вершинам! Сидеть тебе в цепях на горе Аккимана… Чурилья сожрет твои глаза и твой язык и выплюнет твои кишки, как сейчас! А мы еще поживем!

Чурилья пригрелся на песке и положил голову на грудь Сингуче. Шевельнув своими «очками», он посмотрел мальчику в самые глаза.

И тогда Сингу заплакал:

— Родненький! Цветочек! Рыженький! Птенчик!..

Он гладил и гладил светлые круги на лбу собаки.

— Мы убьем дона Адальберто! Так хочет господь бог! — сказал он.

Сингу знал, что в зарослях дрока у мельниц поют лучшие на свете голуби. Из самых дальних деревень приезжали крестьяне в Лукас-Уайко молоть зерно. Они верили, что голуби — создания божьи и что их голосом вещает сам господь. Люди месяцами ждали очереди на мельнице, просились в работники к дону Адальберто, а он смеялся над своим братом.

«Небо хочет, чтобы голуби пели у меня, — говорил он. — А на их пение собирается народ из пяти провинций».

Забравшись в кусты, Сингуча молился весь остаток дня. Сквозь слезы он слушал воркование голубей, которые садились на лесные деревья, чтобы отдохнуть в их тени.

Под вечер мальчик отправился к мельнице. Он дошел до излучины реки, а дальше пробирался, прячась за кустами и скалами. Против дома, в котором жил дон Адальберто, Сингу остановился. Вдалеке виднелась цинковая крыша самой высокой мельницы.

Он отрезал большой лоскут от своей рубахи, надергал из него ворсистых ниток и сплел из них длинную полосу.

Камни Сингу подыскал еще раньше. Они высекали сильные искры. Такие, что их было хорошо видно даже при ярком солнце.

Ну, не медлить! Скоро на берег придут «охранники» с ружьями. Темнело. Низко над водой, совсем рядом с мальчиком, летали молодые утки. До чего красивы их крылья с алыми полосками и какие синие, блестящие ободки вокруг глаз!

— Прощайте, родные! — громко сказал Сингу.

Он знал, что его голос утонет в шуме реки. Вот только бы не залаял Чурилья… На всякий случай надо крепко держать его морду. Ведь собачий лай перекрывает все звуки, которые рождает вечер.

Берег был опутан зарослями сухого дрока. Его не жгли и не вырубали, потому что здесь гнездились лесные голуби. Они прилетали большими стаями и распевали свои песни.

Сингуча сгреб ворох сухих листьев, а сверху положил хворост и веточки дрока. Он не слушал пения птиц. Внутри у него все дрожало. Он ударил камнем о камень, и тотчас на сухие листья упали веером рассыпавшиеся искры. Стоя на коленях, обхватив одной рукой собаку за шею, мальчик раздувал огонь. Он дул осторожно, не спеша — и вот пламя невысоким столбиком взметнулось вверх. Сухие ветки закорежились, занялись огнем. В одно мгновение пламя побежало вверх, по кустам дрока.

— О, господь!