Он взял платок — белоснежный, с ее инициалами, вышитыми в углу розовыми нитками. Джей-Джей. Подарок ее матери. Высморкавшись, он галантно протянул ей платок, и она рассмеялась. Вокруг ее рта нарисовались морщинки, как будто кто-то кинул камешек в пруд. Легкие, едва заметные. Прекрасные.

Он и не врач, и не ученый. Некоторые называли его психологом, но сам он так не считал. Он — человек, который когда-то любил. Вот и все. Именно любовь одарила его богатым опытом, а вовсе не то, чем он занимается и благодаря чему стал известен во всем мире.

В подвале живописного георгианского особняка на Фитцвильям-сквер скрывалось хитроумное устройство. В комнатах, несмотря на большие окна, было темно, и даже постоянно включенное отопление не могло просушить насквозь отсыревшую, ледяную мебель. Клиенты при виде его дома обычно удивлялись. Они и сами не знали, что рассчитывали увидеть, но точно не это. Некоторые из них его боготворили, но большинство недолюбливали: боялись, что он оскверняет саму натуру, саму суть человека — его разум и память. Что же вызывало споры и дебаты по всему миру? Отчего же столь многие ненавидели его, а другие обожествляли?

Все дело было в устройстве, которое все называли машиной воспоминаний. Все, кроме него. Воспоминания создает не машина, а человеческий разум, к тому же важную роль играет и сердце, но в эти тонкости он никогда не вдавался. Как только разум порождает воспоминание, машина загружает его в память, словно оно такое же правдивое, честное и незабываемое, как и настоящие воспоминания. Новые воспоминания — те, о которых люди всегда мечтали или которые забыли и хотели бы освежить. Правда, как бы они ни старались, подлинно оригинального воспоминания придумать еще никому не удалось. Разум переизобретал обновленные воспоминания — просто чтобы выжить и не сойти с ума. А машина помогала выжить своему создателю. Вернее, не помогала выжить, а поддерживала в нем жизнь. Придавала его существованию смысл — то, чего ему так сильно не хватало.

Изобрел он ее совершенно случайно. Вопреки расхожим слухам, он вовсе не угробил на разработку устройства полжизни. Нет, тогда он попросту пытался сбежать от реальной действительности. Забыть о том, что с ним произошло. Он никогда ни с кем не обсуждал свое горе. И не считал, что оказался в своем нынешнем положении по вине злого рока. Да он и не верил в судьбу. Так уж повелось — иногда случаются совпадения. Обычные совпадения, и ничего больше. Вот и он однажды, копаясь в схемах и проводах, случайно понял, как сделать так, чтобы машина велела мозгу создать воспоминание, а тот бы ее послушался. Обычное совпадение. На редкость удачное, что случается нечасто.

Он уже давно довел машину до совершенства, и теперь к нему валом валили клиенты со всего мира — измученные, отчаявшиеся души — в поисках успокоения.

Если к нему приходил журналист, он мгновенно это понимал. Что-то было у них во взгляде… Страстное желание, как и у нормальных клиентов, но не совсем правильное. Они терзались голодом. Конечно, некоторые относились к нему и его изобретению весьма доброжелательно, но большинство все же мечтало разрушить его жизнь до основания. Они не понимали, как работает его машина. Боялись ее. Такие циники не могли открыть сердце и понять всю красоту его изобретения. Впрочем, плевать. Он распознавал журналистов еще до того, как те переступали порог, по рыскающим глазкам, с въедливостью пожарного инспектора впивающимся в него, его дом и машину. Журналисты никогда не приходили, чтобы сделать свою жизнь немножко лучше, хотя каждому из них машина пошла бы на пользу — может, поняли бы, почему так ненавидят то, что не имеет к ним ни малейшего отношения.

Он славился своей придирчивостью в вопросе выбора клиентов. Иногда отменял за час назначенные встречи, иногда захлопывал дверь прямо перед лицом нетерпеливых посетителей. Мигом чуял неискренних людей, тех, что пришли из одного лишь любопытства, и тех, что пришли побольше разнюхать, украсть его идеи и разработки. А он ими делиться не собирался. Не хотел, чтобы машину использовали не по назначению.

Но люди несчастные, потерянные, страждущие встречали у него теплый прием — их он привечал.

Несколько лет назад он вдруг понял, что заработал определенную репутацию. О его устройстве постоянно писали, об изобретателе ходили самые разные слухи. Его имя часто мелькало в газетах — о нем писали якобы бывшие клиенты, которые на самом деле никогда с ним даже не встречались. Придя к выводу, что в определенных кругах становится модно использовать его машину, он рассердился и прекратил принимать посетителей. Машиной должны пользоваться люди, которым это необходимо, а не те, кому этого вдруг захотелось. Одного желания недостаточно. Но, закрыв двери для клиентов, он лишь подстегнул интерес к своему изобретению. Теперь лист ожидания у него был длиннее, чем у врачей с Гриффит-авеню. Каждый день почтальон приносил десятки новых писем, куда больше, чем он мог прочесть. Тогда он решил завязать с одинокой жизнью и нанял помощницу. Девушку звали

Джудит, хотя он почему-то сомневался, что это ее настоящее имя. Джудит. Конечно, всего лишь совпадение. Что же еще? Не могла же она знать… И все же…

Он встретил ее на Парламент-стрит, миновав здание Городского совета с его величественным фасадом из портлендского камня. Впереди его ждала река Лиффи и здание Четырех Судов. Опираясь на трость, он шел на очередное судебное заседание. Ничего не понимающие власти пытались запретить ему вести практику. Он защищался сам — помогали познания, приобретенные на предыдущем месте службы.

Джудит он заметил на улице. Сначала ему в глаза бросился маленький коричневый холмик, и лишь потом он понял, что это девушка — сидит прямо на асфальте, плотно завернувшись в одеяло. Каштановые волосы слиплись от грязи, лицо покрывал плотный слой веснушек — как будто каждый проходящий мимо брызгал на нее слякотью из-под ботинок. У нее даже не было зонтика, холодное месиво скользило под ногами, но она не сходила с места. Сидела на каком-то более-менее сухом клочке земли — и где только нашла такой во всем Дублине?

Он остановился.

Она подняла на него взгляд.

— Сэр? — вопросительно произнесла она.

— Хотите, отдам вам зонтик?

— Вы ведь тогда промокнете.

— А вы уже до ниточки промокли.

— Но это же ваш зонтик, не мой.

— А я его вам подарю.

— И промокнете.

— Себе я куплю другой.

Забежав в магазин, он вышел оттуда с новым зонтиком. Дешевый, в унылую коричнево-зеле-ную клеточку, тот выглядел так, будто при малейшем порыве ветра тут же вывернется наизнанку.

— Вот, видите? — сказал он и протянул ей свой старый зонт — большой, из черного шелка, с блестящей серебряной ручкой в форме головы орла.

Этот зонт ему подарил человек, о котором он не мог говорить. О котором он не мог даже думать. Но, отдавая его продрогшей девушке, он не сомневался ни секунды. Он не сомневался, что не будет сомневаться в этом поступке. Собственная реакция его очень удивила: неужели после всех этих лет он наконец исцелился? А потом вспомнил ее лицо, ее запах и прикосновения, и сердце мучительно сжалось. Рана оставалась все такой же свежей и совсем не затянулась. Она — не зонтик. С ней он никогда не расстанется.