И все то время, пока он снова – на это раз уже собственноручно – набирал воду и ждал, пока она закипит, перед глазами у него стояла обнаруженная им под кучей дров книжка. В розовой кожаной обложке с серебряным тиснением и с золотым обрезом. Названия ее он не успел, да и не захотел тогда прочитать, но был готов поставить все свои владения против этого мятого ковшика, что внутри были не рецепты разносолов местных мастеров ножа и поварешки. Такая книга и эта кухня в реальной жизни, скорее, были антонимами, и встретиться не могли даже теоретически.

Что бы это могло значить?…

Едва Граненыч, источая амбре вишневой наливки, цукатов и сушеной малины,[21] ступил в апартаменты библиотечного, Елена кинулась к нему:

– Ну как? Испек?

– А то… – снисходительно усмехнувшись, победно протянул он ей каравай.

– Молодец! – едва не захлопала в ладоши она. – Теперь у нас точно все получится!

– А вот это – тебе лично, ваше величество. От нас с Дионисием, – проговорил истопник и протянул царице горшочек, накрытый белой глиняной тарелкой.

– Что это? – удивленно вскинула брови Елена.

– Суши! – гордо отрекомендовал блюдо библиотечный. – Как подают на стол самому вамаяссьскому мандарину по большим праздникам, и то не всегда!

Митроха осторожно снял тарелку, и из горшка вырвался на свободу неповторимый аромат гречки с апельсиновым уксусом, хреном, зеленью, и осетрины. Царица, моментально ослабев, опустилась на стульчик и уронила слезу.

– Какие вы… Как я вас… Именно об этом я всё это время и мечтала!..

И пока Елена, с каждой новой ложкой влюбляясь заново в вамаяссьскую кухню, уписывала любовно приготовленное истопником кушанье, тот шепотом пенял библиотечному:

– Что ж ты мне рецепт не полностью переписал-то, а?

– Что ты имеешь в виду – не полностью? – так же шепотом возмущался тот.

– Да ты самую последнюю строчку-то позабыл! Хорошо, что я сообразил, что рыбу пожарить надо, а если б другой на моем месте был, болван какой-нибудь – так сырой бы, поди, царицу накормил!..

Тощая чумазая повариха тетка Маланья с равнодушным лицом и пустыми неподвижными глазами медленно несла привычным маршрутом корзину с едой, которую приказал ей собрать надзиратель. Из кухни – во двор, по двору – до старого, деревянного крыла, там – по коридору, потом налево, затем…

Затем поперек коридора, на высоте сантиметров в десять от пола была натянута крепкая бечевка, которой тут раньше никогда не было.

Не издав ни звука, не поинтересовавшись происхождением неожиданной преграды и родословной того, кто ее тут установил, так же равнодушно поднялась она на ноги и, даже не отряхнувшись и не собрав с пола кинувшиеся врассыпную продукты, она, как заводная игрушка, продолжила свой обычный путь.

Господин надзиратель приказал принести корзину в башню и отдать ее стражникам. Приказа собирать продукты, если она вдруг упадет и те рассыплются, не было. И тот факт, что корзина теперь весила ровно столько, сколько лыко, на нее потраченное, ее нисколько не волновал. Она должна делать только то, что ей прикажет господин надзиратель.

Если бы появившийся откуда ни возьмись Граненыч не сунул ей в корзину новый каравай вместо потерянного, пришлось бы тетке Маланье проделать тот же путь дважды…

Дождавшись, пока повариха повернется и пойдет обратно, стражники с шутками-прибаутками сняли засов, открыли дверь и швырнули в комнату, ставшую камерой, корзину.

– Кушать подано!

– Ананасы и шампанское, как всегда!

– Жрите, жрите! Может, в последний раз!

– Гы-гы-гы!!!..

Дверь с грохотом захлопнулась.

– Серафимушка, Симеонушка, трапезничать пожалуйста… – ровным голосом, как будто только что кухонный служка подал им серебряную супницу на золотом подносе, царица пригласила чуть не плачущую боярышню и мужа.

– Негодяи… Подлецы… – кипятился царь. – Вот были бы здесь сыны мои – небось и трех минут эти супостаты здесь бы не остались! В капусту бы их порубили! В порошок! В бараний рог! Букаха – предатель!..

– Не кричи, Симеонушка, – Ефросинья – остров спокойствия и твердости в море слез, умиротворяюще погладила мужа по руке. – Помоги-ка вот лучше на стол накрыть. Хлеб наломай, пока я скатерть расстелю.

Белая наволочка заняла свое место на сундуке, назначенном столом, и Симеон, не переставая тихонечко – чтобы не нервировать супругу – ругаться, разломил каравай.

– ОНИ ИЗДЕВАЮТСЯ!!! ОНИ ЕЩЕ И ИЗДЕВАЮТСЯ!!! – резко увеличились вдруг в громкости проклятия.

– Что?…

– Что случилось?…

– Смотрите!!! Они запекли в хлеб книжку!!!

– Где?

– Может, она сама нечаянно в квашню упала?

– Серафимушка, ты когда-нибудь видела, как хлеб пекут, деточка? – заботливо поинтересовалась царица.

– Н-нет…

– Значит, сама она не могла туда упасть… – смущенно поскреб в бороде Симеон и тут же продолжил с новой энергией: – Нет, ну тогда они точно издеваются!!! А хлеб! Вы посмотрите, какой это хлеб – снизу горелый, сверху сырой,[22] а внутри опилки!

– Симеонушка, а ты когда-нибудь на кухне был?

– А ты откуда знаешь?…

– Потому что это не опилки – это отруби.

– Какая разница! Все равно дерево!

– А какая книжка-то хоть, ваше величество?

– Какая?… – царь поскреб обложку, почти безуспешно пытаясь освободить ее от налипшего намертво клейкого серого корявого теста. – «Страшные… рожи… зеленые… облез…»… По медицине, что ли, что-то? Или про вурдалаков? Могли бы лучше про охоту чего-нибудь положить…

– Ну-ка… – Ефросинья пристроилась сбоку и, вывернув шею, несколько раз про себя проговорила заголовок. – А-а, это «Страстные розы, соленые от слез»! Я ее уже читала.

– Я тоже, – присоединилась Серафима. – И к тому же страницы, кажется, слиплись…

– И чернила потекли…

– И от обложки чем-то… дурно пахнет…

– Ну так пусть забирают свою дурацкую книжонку! – и Симеон, презрительно и гордо задрав седую бороду, швырнул то, что осталось от любовного романа, в открытое окно, как в физиономию противника.

– …Я не могу поверить!.. Я не могу поверить собственным глазам!.. Они выбросили книгу в окно! МОЮ книгу!!!.. Да как они смогли! Как у них рука поднялась!..

– Спокойно, Дионисий, спокойно, не надо так нервничать, – Елена ласково сжала ручку библиотечного в своей руке в попытке утешить его, хотя у самой слезы едва не лились из глаз, хоть и по другой причине.