— подумал Дауд и пропустил момент, когда она, улыбнувшись и лукаво сверкнув глазами, торопливо прошла мимо. Он невольно выпрямился, вытащил руки из карманов, на лице появилась ответная улыбка. Но поздно, Раиса ничего уже не могла видеть. И только от ее взгляда все вокруг поголубело — стены, лестница, воздух…

Дауд изо всех сил старался слушать учителя, но в мыслях почему-то все крутилась Раиса. Даже обидно: эта пигалица на него и внимания не обращает, а он только про нее и думает. Что он в ней нашел — кузнечик, а не девушка! Только и умеет глазами водить. И, представив себе ее глаза, он почувствовал, как жаркая волна нежности прокатилась сквозь сердце. Надо бы поговорить с ней. Рассказать, как…

Долгожданный звонок положил конец его мучительным раздумьям. Нет, нет, надо скорее бежать домой — там, на тумбочке у мамы, лежит «Королева Марго». Он зачитается и забудет про эту дерзкую девчонку…

Но томика Дюма на тумбочке не оказалось. Его не было и на книжных полках. И в шкафу, где отец хранил самые ценные книги. Может быть, мама взяла его на работу? Только ведь ей на работе не то что почитать, голову поднять некогда. Мама — участковый врач в поликлинике. И хотя люди стали лучше жить и продолжительность жизни все увеличивается, больных меньше не становится. Мама считает: людей подводят нервы. Она чувствует это даже по себе. Наверное, это так и есть, потому что Дауд тоже заметил: на сердце она жалуется обычно после каких-нибудь неприятных разговоров с отцом.

А вот сегодня мама решила, наверное, поберечь нервы — поскорее отпустила больных и села где-нибудь в кресле читать «Королеву Марго». Почему она думает, что он не понимает ее? Ему ведь не десять и не пятнадцать, а почти шестнадцать лет. Ей и отцу все он кажется мальчишкой. Они считают себя в курсе всех его дел, а временами уверены, что читают его мысли, как раскрытую книгу… нет, каково, а? «Войну и мир» он проходит в школе, а «Королеву Марго» ему читать еще рано. Ну-ну! Какой бы вид у них был, если бы узнали, что у него самого есть собственная королева?

Дауд смутился, словно мама и вправду могла прочесть его мысли. И тут он отчетливо услышал детский плач. Подбежал к окну. Во дворе никого не было.

Дауд вместе с родителями жил в одноэтажном собственном доме на горе у Каспийского моря. Он любил свой дом и двор с садом, где росли тутовник, черешня, виноград…

Сад был огорожен невысоким деревянным заборчиком, через который ребенок не смог бы перелезть, а калитку, возвращаясь из школы, он закрыл. Конечно же, детский плач ему просто почудился. Бывает ведь…

А вообще-то, не пообедать ли ему пока? На газовой плите, как всегда, стояла кастрюля. На крышке — записка. Сколько помнит себя Дауд, она содержала один и тот же текст, менялись только названия блюд: «Разогрей и поешь… выключи газ, подними кран вверх. Мама».

Дауд не мог понять, зачем она это делает. Продолжает воспитательный процесс? Ее стереотипные указания вызывают у него единственное желание — сделать наоборот. Он со злостью разорвал записку. Поднял крышку кастрюли, с неприязнью посмотрел на острую кость, торчащую из супа, и опустил крышку: это варево ему есть не хочется.

Где-то за окном опять раздался плач ребенка.

Дауд выскочил во двор.

— Эй, кто здесь?

— Ме-э-э, ме-э-э!

Он обернулся и увидел под черешней черного ягненка с беленьким пятнышком на кончике хвоста. Прыжком перелетел через забор и запоздало понял, что перепугал бедного ягненка: ягненок шарахнулся в сторону, упал, неловко вытянув ногу, за которую была привязана веревка, и заплакал жалобно-жалобно, как обиженный ребенок.

— Ах ты бедненький мой! — Дауд опустился на колени, ласково погладил ягненка по спине, взял на руки. У того лихорадочно колотилось маленькое сердце. Почему-то раньше Дауд не думал, что сердце у ягненка может биться так же тревожно, как и у человека. Он поднял голову малыша, посмотрел ему в глаза, потом нежно прижал головку ягненка к щеке. И малыш успокоился, затих, сердце его забилось ровнее и спокойнее.

Наверное, отец купил, больше взяться неоткуда. Ну что же, Дауд будет растить, заботиться о нем. Они станут друзьями. И Раиса перестанет хвалиться своим Анзо́ром. Эта маленькая рыжая собачка с острой мордочкой и хитрыми глазами никогда не нравилась Дауду. Да и имя Анзор совсем ей не идет. Анзором можно назвать большую собаку, скажем, чабанского волкодава, но только не мопса. Дауд придумает своему ягненку настоящее имя. Впечатляющее, чтобы затмить Анзора. Пусть уж Раиса не обижается. Может, назвать его Арсланом? Или Мухтаром? Нет, нет это слишком распространено. Он назовет ягненка Али-Була́том. Решено!

* * *

Дауд стоял у своих ворот и смотрел на девятиэтажный дом на горе. Точнее, на балкон на девятом этаже. Как же ему не приходило в голову, что отсюда можно увидеть Раису? А она заметила? Наверно, нет, раз они никогда не говорили об этом.

Дауд представил, как Раиса выходит на балкон и, оглянувшись по сторонам, нежно машет ему рукой… Но на этот раз помечтать не удалось, потому что на горке он увидел родителей, идущих с работы. Мама шла немного впереди, резко размахивая новой крокодиловой сумкой, рядом ровным шагом, не опережая и не догоняя ее, шествовал отец. Дауд сразу понял: где-то по дороге они поссорились. Лучше сделать вид, что он их не заметил. Дауд вернулся в дом и сел за учебники. Для родителей не было зрелища более умиротворяющего. Он это хорошо знал.

Войдя во двор, родители шумно заспорили между собой. Что же все-таки произошло? Жаль, в комнате ничего не слышно.

Показавшись в дверях, Майсара́т швырнула сумку на диван и раздраженно спросила:

— Итак, что мне с ним делать? Искать для него няньку?

— Не осложняй, Майсарат. Это все-таки не ребенок. Нальешь утром пол-литра молока и пойдешь спокойно на работу.

— Я буду ухаживать за ним, мама, — вмешался Дауд, поняв, что речь идет о ягненке.

— Ну да! И станешь водить его с собой в школу.

Обычно мама не разговаривала с ним таким тоном. Дауд обиделся, но решил не подавать вида.

Майсарат же не могла остановиться, с вызовом глядя на мужа, спросила:

— И где буду каждый день брать ему молоко? Может, заодно ты и корову ему заведешь?

Дауд не мог понять, что происходит с матерью. Обычно мягкое, улыбчивое лицо ее стало злым, резким и морщинистым.

— Не заводись, побереги нервы, — пытался успокоить ее