Ответ пришел сам, открыв дверь в фойе плечом, — тот самый белесый тип с плохими зубами. В руках у него болталась женская сумочка.

— Ты что убежала? — спросил он у девушки, игнорируя всех находящихся в фойе.

Она отвернулась в сторону, глядя куда-то сквозь стекло, на машины, ожидая, что Вадик как-то разрешит проблему.

Вадик молчал, поводя плавающим, не цепляющимся ни за что взглядом: он не видел ни этого типа с сумочкой, ни нас, ни подружки своей.

Мне не хотелось ввязываться, но я сказал:

— Отдай ей сумочку.

— Пойдем в клуб, ты, — белесый тип, пройдя мимо Вадика и не ответив мне, потянул девушку за локоть. — Чего ты ломаешься, бля...

— Дружок, я с тобой разговариваю, — окликнул я его. — Отдай ей сумочку.

— Я тебе не дружок, — ответил он, не оборачиваясь. Голос его был нехорошо спокоен. Отвечающий таким голосом может развернуться и ударить коротким ударом в лицо тому, кто спросил.

— Ты мне вообще никто, — ответил я. — Сумочку отдай — и иди отдыхай с друзьями.

— У нас тут свои отношения, кто тебя зовет? — Тип наконец обернулся ко мне, вид у него был совсем неприветливый. — Я эту девушку знаю... давно. И я с ней общаюсь, — он медленно, почти мучительно цедил слова, словно они получались у него с трудом. — Ты тут кто? Полиция нравов? Тебе не объяснили твои обязанности?

— Мои обязанности тебя не волнуют, — ответил я. — Сумочка не твоя, даже если ты делил с девушкой один горшок в детском садике. Отдай сумочку, и общайтесь дальше.

Тип помолчал, улыбаясь. Выдержав паузу, показавшую, что он не меня послушал, а принял самочинное решение, ответил:

— Я отдам, а ты не суйся больше.

Тип протянул сумочку девушке, и она, схватив ее, вместо того чтобы пойти на улицу, снова забежала в помещение клуба.

— А ты вообще иди и заройся у себя за стойкой, — сказал тип Вадику и следом за девушкой вернулся в клуб.

— Ну что за дура! — выругался я в сердцах, когда мы остались с Семой вдвоем. — Какого черта она опять туда полезла?

Молоток тоже выругался — в том смысле, что белесый тип — наглец.

«Нервотрепка на всю ночь...» — подумал я о подруге Вадика.

Хотел закурить, но, не выдержав, пошел проследить, что там у них будет дальше.

Не увидел ни типа, ни подружки Вадика. Сам Вадик готовил кому-то коктейль.

— Где подружка твоя? — недовольно спросил я через чье-то плечо: к стойке было не протиснуться.

— Она наверх побежала, в гримерку, — ответил Вадик, не глядя мне в глаза.

«Зачем в гримерку? — удивился я. — Туда вообще никто из посторонних не ходит».

Я и сам ни разу там не был. Поднялся по лесенке, озираясь. Вроде бы там всего две комнаты: для диджея и для танцовшиц.

Заглянул в первую — посреди комнаты стояла стриптизерша с голой грудью и поправляла чулок. Почему-то вид ее меня вовсе не тронул — грудь и грудь, я не больше бы удивился, когда б увидел ее локоть или колено.

— Ты девушку тут не видела? — спросил, глядя на нее.

— Светку? Она побежала через другой вход. За ней этот придурок гонится. Сюда пришел, стучался.

— Откуда ты знаешь, что она Светка?

— Светка? Мы учились вместе. Она сегодня пришла посмотреть, как я танцую. Вы сделайте что-нибудь, вы чего, он больной совсем. Орал там...

Не ответив, я закрыл дверь. Спустился другой лестницей, никого не встретил, вернулся в фойе.

— Не видел их? — спросил у Семы.

Он не видел. Но они снова сами явились: девушка, Светка эта, уже вся на истерике, с растрепавшимися волосами, и тип за ней, дрожит злобно тугими щеками, наглый, тупой, упрямый.

— Со мной поедешь, и я тебя сегодня трахну... — он потянул ее за плечо, поймав у двери на улицу.

— Достал ты уже, — сказал я.

— Кто тебя достал? — тип смотрел на меня, щеря зубы.

— Ты меня достал.

Я спрыгнул с табуретки, и тут вышел Дизель — сразу шумный во всяком своем движении, немного подвыпивший, улыбающийся, — может, он что-то уже разузнал, может, по нашему виду понял, что сейчас будет драка, но среагировал мгновенно.

— Ты чего творишь тут? — без злобы, но громко, с отцовским таким гонором набросился он на своего белесого братка. Развернул его к себе спиной и сильным ударом двух ладоней в плечи выбил из фойе на улицу.

— Извините, пацаны, дурит... Работайте, не переживайте... — улыбаясь, сказал нам Дизель.

Они сразу же уехали.

Светка вновь вернулась в клуб, немного, с минуту, побыла там, и вскоре Вадик с трогательным видом вышел ее проводить.

Я покачал головой, думая и о Вадике, и о Светке, и об этом... мерзком...

— В следующий раз надо его сразу вырубать, — сказал я Семе.

Сема кивнул. Он согласен.

Я разнервничался немного, что скрывать.

А Сема — нет. Или уже успокоился.

— Захар, я не понимаю, откуда у них такие машины? — спрашивал он меня в который раз.

Подъехала иномарка, в салоне — двое почти подростков, но преисполненных собственного недешевого достоинства. Они, конечно же, раскрыли двери, включили магнитолу настолько громко, чтобы перешуметь музыкальный гам в клубе. Позвали каких-то знакомых девушек, случившихся неподалеку, — и девушки тихо подошли, замирая от самого вида авто. Подростки курили, хохотали, закидывая головы, открывая белые шеи, которые Сема сломал бы двумя пальцами, и снова курили, и снова хохотали — при этом сами не выходили из авто, сидели на роскошных креслах развалившись, то вытягивая худые ноги на улицу, то закидывая их чуть ли не на руль.

— Пойдем поближе посмотрим? — позвал меня Сема. — Отличная тачка.

Мы вышли на улицу. Молоток сразу спустился к авто и стоял возле него с таким видом, словно думал: отобрать сейчас или не стоит пока.

Сема вообще трепетно относится к машинам. У него красивая, тонкая, с большой грудью жена, которую он иногда несильно бьет, потому что она не хочет готовить. Жена обижается, уходит к маме, потом возвращается, потому что он, в сущности, добрый малый и очень ее любит.

Но мечтает, говорю, только о машине.

Я стоял на приступочках клуба, вдыхая сыроватый ночной воздух и успокаиваясь, успокаиваясь.

«Плевать мне на них на всех, плевать, — думал я уже с бьющимся ровно сердцем. — Мне отработать сегодняшний день, и все. А завтра будет новый день, но это только завтра... Плевать, да. Как же мне плевать на них...»

Дома у меня — маленький сын и ласковая жена. Они сейчас спят. Жена хранит пустое, мое, место на нашей кровати и порой гладит ладонью там, где должен лежать я.