– Ясно, я спросил?

– Ясно…, – ответил дрожащим голосом. – это не я… это она. Лами. Я… я лишь спустился только что, я бы… я бы не посмел… Папа!

– Заткнись!

Ахмад склонился к Лами и схватил ее за волосы, поднимая с пола. Приподнял на вытянутой руке, заглядывая в бледное лицо, с которого исчезла самодовольная спесь и то самое выражение лица, с которым она тогда смотрела на меня и отдавала свои приказы.

– Одно кривое слово, один взгляд, и тебя закидают камнями. За что? Поверь, я найду повод! Чтоб не приближалась! Только увижу тебя рядом и лично сдеру с тебя кожу живьем!

– Ахмад, она… она…

– Я! САМ! РАЗБЕРУСЬ! ПОНЯЛА?

– Ддда… поняла.

– Чтоб на километр не подходила! Не то следующей здесь стоять на коленях и истекать кровью будешь ты!

Отбросил от себя, как тряпку, и шагнул ко мне, поднял на руки и понес в сторону дома. Не глядя, ничего не говоря. Это был тот самый первый раз, когда я была ему рада. Тот самый, когда, увидев его, поняла, что меня защитят. Тот… кто причинял больше всего боли и физической, и моральной, вдруг стал моим спасителем. Когда проносил меня мимо Самиды, она вздернула подбородок и посмотрела в лицо Ахмаду, который сказал ей что-то на арабском, и она изменилась в лице. Я бы многое отдала, чтобы понять, что именно он сказал ей.

Но после пережитого ужаса силы покидали меня, и я почувствовала, как все тело немеет, и я теряю сознание.

В себя пришла неожиданно и как-то резко. Открыла глаза, увидела расписной потолок своей спальни и с облегчением выдохнула. А потом вздрогнула, когда поняла, что лежу в постели не одна. Медленно повернула голову и увидела точеный профиль Ахмада.

Это была та сторона, на которой нет шрамов… идеальная красота этого лица вдруг заставила меня замереть и ощутить, как дух захватило. Ровный нос с аккуратной аристократической горбинкой; широкие веки, тяжелые с длинными ресницами, закрученными кверху; аккуратно очерченные скулы и разлетающиеся к вискам широкие и ровные брови. Его губы словно нарисованы художником: они сочные, полные, красивые, как и подбородок, покрытый длинной ухоженной щетиной. С такого ракурса Ахмад кажется не просто привлекательным, а изумительно, невероятно красивым. Его волосы зачесаны назад и открывают высокий лоб, смуглая кожа отливает золотистым оттенком особенно на скулах.

– С сегодняшнего дня у тебя будет сотовый телефон… – не глядя на меня, сказал довольно тихо и продолжил смотреть куда-то перед собой.

– Я не воровала золото.

– Знаю… иначе лично отрезал бы тебе руки.

Мгновение очарования тут же растаяло, и внутри появилась горечь от понимания, что ничего особенного не произошло.

– А потом? Ты бы отправил меня домой?

– Нет!

Ответил даже не задумываясь.

– Почему?

– Потому что мне насрать на твои руки. Я трахаю твои дырки.

Отшатнулась и ощутила, как вся кровь прилила к моему лицу. Сердце зашлось в какой-то агонии.

– Что с тобой не так? Почему ты такой? Почему в тебе столько тьмы, холода, ненависти?

Он промолчал… но когда я хотела вскочить с постели, вдруг резко схватил меня за локоть и удержал.

– Ты не уйдешь из этого дома, даже если останешься без рук и без ног. Ты здесь навечно. Смирись с этим.

– Я смирилась… я не поэтому спросила…

Мои слова заставили его повернуть голову, и я вздрогнула, когда увидела обезображенную сторону лица.

– А почему?

– Потому что… потому что испугалась, что без рук вы больше никогда не посмотрите на меня.

Он прищурился и с непониманием склонил голову на бок.

– Что это значит?

– Что вы мой муж, и я… и я хочу нравиться вам. Без рук я стану изувеченной и уродливой.

– Почти как я?

И расхохотался, только смех прозвучал как-то надрывно и с ощутимой ядовитой горечью.

– Вы не урод.

– Неужели? – рявкнул и, схватив за горло, привлек меня к себе так, что теперь его изрытое ожоговыми шрамами лицо было в нескольких миллиметрах от моего. – Разве тебе не мерзко прикасаться ко мне?

– Нет… Вы не урод… красота в глазах смотрящего…

Ответила и… преодолевая саму себя, заставляя себя надломиться, протянула руку и коснулась его изувеченной щеки. От неожиданности его словно ударило током, и все тело вздрогнуло, по нему прошла как будто волна. Он схватил мою руку и выкрутил мне за спину. Оскалился, выдыхая мне в лицо всю свою яростью.

– Никогда! Больше! Так! Не делай! – зарычал… а я нагло выпрямилась и вздернула подбородок.

– Почему? Разве жена не может касаться своего мужа? Разве ваша книга… ваш Коран не разрешает законной супруге трогать вас?

И провела тыльной стороной ладони все по той же щеке, но уже другой рукой. Его пальцы сильнее сдавили мне запястье, но я не отшатнулась и не убрала ладонь.

Рука скользит по щетине. Она ухоженная, мягкая, не колет пальцы. Вблизи его лицо словно переполовинено и кажется маской из двух частей: безумно красивой и адски уродливой… но я почему-то вижу только красивую сейчас. Не знаю… почему. Особенно сильно влекут его глаза. Две бездны… они не черные вблизи, а какие-то шоколадно-мраморные с тонкими извилинками золотистого цвета, растекающимися к самому зрачку и обвивающими его в яркое кольцо.

– У вас… очень красивые глаза. В них словно растаяло золото. Никогда раньше не замечала… и ресницы, они длинные и пушистые. Они делают ваши глаза мягче…

– Замолчи! – рявкнул и схватил меня за подбородок.

– Почему? Разве я сказала что-то плохое? Еще мне нравятся ваши губы… они словно высечены из камня, они такие полные. Особенно нижняя… с ямкой посередине, так, что с обеих сторон как будто влажная припухлость. Мне хочется тронуть ваши губы.

Тронула его губу, и он не просто дернулся, а содрогнулся всем телом. И я не могу понять – ему нравится или, наоборот, я его дико раздражаю. Никогда не видела более противоречивого человека, чем он.

– Хватит!

– И волосы… они жесткие на вид… но, если их коснуться, они напоминают шелк. Вот здесь на висках особенно мягкие, как у девушки.

– Жена должна повиноваться мужу…, – глухо сказал он. – Я хочу, чтобы ты замолчала! Заткнись… Аллаена!

– Разве не в ласке мое повиновение вам? Разве я… я не могу восхищаться вами?

Спросила покорно и очень тихо. Пальцы трогают каждую рытвину, поднимаясь вверх к скуле, очерчивают бровь, кромку волос, опускаясь к веку, касаются ресниц. Его рука все еще сжимает мое запястье все так же сильно, и сам он весь почему-то дрожит. И сейчас мне кажется, что это он боится меня, что