Обратимся к истории. Проблема окончательного согласования деталей будущего Польши, недостаточно четко прописанная в пакте и додуманная до логического завершения Гитлером, который до последнего сигнала войскам не оставлял идеи возможного создания протектората в качестве предполья на будущее, в сентябре оказалась в центре постоянного внимания лидеров СССР и Германии. Она стала ключевой.

17 сентября в заявлении Молотова было громогласно повторено содержавшееся в ноте польскому правительству утверждение, что якобы польское государство перестало существовать. Гитлер 19-го заявил в Данциге (Гданьске), что «окончательная форма государственности» зависит в первую очередь от Германии и России. «Совершенно очевидно, — говорил он, — что Польша в том виде, в котором она возникла по Версальскому договору, никогда уже больше не воскреснет. Это гарантирует также Россия»{52}.

Сталин готов был гарантировать значительно большее. На следующий день он заявил Шуленбургу о своем негативном отношении к созданию польского «остаточного» государства и желании побыстрее провести окончательное разграничение польских территорий, взяв за основу реки Писа—Нарев—Висла—Сан. Немецкая сторона, в свою очередь, заявила о желании получить Виленскую область с передачей ее Литве, вошедшей в германскую «сферу интересов». После некоторых размышлений стратегического характера Сталин выступил 25 сентября с контрпредложением обменять Литву на польские территории между Вислой и Бугом — Люблинское воеводство и часть Варшавского воеводства. Тем самым он освобождался от хлопот с этническими польскими территориями и претензиями по поводу их захвата. Это был определенный маневр, позволивший смягчить впечатление от германо-советского коммюнике 18 сентября, в котором говорилось о совместной задаче советских и германских войск — «восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши перестроить условия своего государственного существования»{53}. Этой формулировкой сталинское руководство прямо идентифицировало свою политику в отношении Польши с политикой Германии, публично декларируя «проведение совместной с „третьим рейхом“ политики»{54}.

Любопытно отметить, что Муссолини не был сторонником ликвидации Польского государства, полагая, что «создание маленькой, разоруженной и исключительно польской Польши... не может быть угрозой для Германской империи»{55}. Для СССР, как и для Германии, она вообще не была угрозой.

«Дружественные» советско-германские акции в ходе продолжавшихся военных операций были оформлены 20 сентября в Москве на секретных военных переговорах по координации военных действий и «уничтожению частей польских войск или банд». Совместный протокол с советской стороны подписали Ворошилов и Шапошников. «Военное сотрудничество» выливалось в весьма тесное взаимодействие, получившее торжественное выражение в совместном параде в Брест-Литовске, который 22 сентября принимали генерал Х. Гудериан и комбриг Кривошеин.

Сталинская элита нередко путала, отождествляла в то время собственные клановые интересы, проблемы своего престижа и национально-государственные интересы страны и народа.

Визит Риббентропа в Москву 27 сентября 1939 г. превратился в торжество по случаю подписания подготовленного в Наркоминделе и припечатавшего сговор о разделе Польши «германо-советского договора о дружбе и границе между СССР и Германией». Был сделан любезный жест — первым русский текст подписывал Молотов, а договор именовался «германо-советским», а не наоборот.

Подписание было предварено обсуждением ряда вопросов, в том числе и проблемы границы, но прежде всего, когда речь пошла о Польше, — естественно, судеб этого государства. По записи Шуленбурга, Риббентроп сообщил Сталину о соображениях фюрера: немецкие военные заслуги столь существенны, что Германия ожидает встречного жеста от СССР — уступок в районе нефтеместорождений на юге, верхнего течения реки Сан и лесов у Августова и Белостока. Риббентроп подтвердил, что советская позиция одобрена—и то, что «Советскому правительству стала ближе идея четкого раздела Польши», и то, что настало время «осуществить точное разграничение», и то, что «самостоятельная Польша была бы источником постоянных беспокойств». Так что «германские и советские намерения и в этом вопросе идут в одинаковом направлении»{56}.

Сталин посчитал нужным еще раз повторить, уточнив эти свои предложения так, чтобы инициативы выглядели обоюдными: «Первоначальное намерение состояло в том, чтобы оставить самостоятельную, но урезанную Польшу. Оба правительства отказались от этой идеи...» Причиной того была названа «злокозненность» поляков, которые создадут «постоянный очаг беспокойства в Европе» и «сделают все, чтобы стравить Германию и Советский Союз друг с другом». Неудобствами для обоих государств было обосновано и предложение изменить разграничение между ними. Поскольку оба государства приняли бы различные решения о внутреннем устройстве «попадающих в их распоряжение» территорий — «Германия создала бы вдоль Вислы протекторат или что-либо ему подобное, в то время как Советское правительство пошло бы по пути создания автономной польской советской социалистической республики», это создало бы «перекрещивание различных влияний» и поставило под угрозу дружественное сотрудничество сторон, создавая «большие неудобства». К этим неудобствам было отнесено то, что «поляки, согласно их традиционному стремлению к воссоединению и к восстановлению самостоятельного польского государства, попытались бы сеять вражду между Германией и Советским Союзом». Проблему борьбы за воссоединение можно было бы снять, оставив этнические польские земли «в одних руках, именно в руках немецких». Вопрос стал бы внутренним, и «там Германия могла бы действовать по собственному желанию»{57}. Другими словами, Сталин давал добро на гитлеровскую политику экстерминации польского народа и отвергал идею создания автономной польской советской республики, как и всякий вариант восстановления Польши.

Торг об обмене территориями с достаточными компенсациями в людях окончился решением, при котором «Германия сделает хороший гешефт» на польских территориях, получив северную часть августовских лесов, а вместо нефтеносных районов — поставки сырой нефти.

Подписанный на следующий день (а точнее в ночь на 29 сентября) «Германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией» внес очередной основополагающий элемент в систему двусторонних договоренностей. В преамбулу была вынесена формула из совместного коммюнике от 19 сентября о том, что оба правительства «после распада бывшего Польского государства рассматривают исключительно как свою задачу восстановить мир и порядок на этой территории...», которая перекраивалась по прилагаемой карте (ст. I) — согласно «обоюдных государственных интересов» без всякого вмешательства третьих держав (ст. II). Обе стороны получали право произвести в своей части «необходимое государственное переустройство» (ст. III), что трактовалось ими как «надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами» (ст. IV){58}.