Глава 39

Напрасные мольбы

Здесь жив к добру тот, в ком оно мертво.

Персонаж Вергилия, цитата из Данте Алигьери1, [3],

Возможно, когда-нибудь мы встретимся, и тогда я выпью кровь из твоих вен и выпущу на свободу месть. Только я не знаю, за что мстить – за то, что ты был зверем? Или за то, что я одарил этого зверя своей слабостью и трусостью?

Фрадел Кивец, бывший заключенный Аушвиц-Биркенау2

Мария, теперь уже набравшаяся опыта в своей должности главной надзирательницы Аушвица, полностью изничтожила в себе любые крохи сострадания или сочувствия, которые когда-то испытывала.

Если женщина, отобранная в блок 25, не могла ходить, Мандель приказывала заключенным связать ей руки и тащить по земле3. Она также с удовольствием наблюдала за выводом женщин из блока 25 и погрузкой их на грузовики, которые должны были отвезти их в газовые камеры – а иногда и непосредственно участвовала в них.

Я помню, как Мандель стояла с сигаретой во рту, положив ногу на лестницу, по которой заключенные женщины поднимались в грузовики, безучастно наблюдая за «погрузкой» в грузовик4.

Однажды во время такой сцены Мандель повернулась к стоявшему рядом с ней эсэсовцу и с насмешливым выражением лица произнесла: «Эта заключенная воняет»5. После очередной большой выбраковки, когда многих женщин из блока 25 отравили газом, заключенная из рабочей части заметила:

– Когда я вошла в ворота, то встретила Мандель и Хёсслера, уходивших со спокойными лицами. Мандель говорила Хёсслеру: «Они это заслужили»6.

Как бы ни происходила выбраковка, Мандель совершенно не трогали крики заключенных. Ванда Мароссаньи описала ее реакцию как безжалостную. «Она не обращала внимания на мольбы и просьбы»7.

Она отбирала узников на смерть под самыми ничтожными предлогами, будь то поцарапанная пятка или обмороженный палец. У пожилых или слабых людей не было ни единого шанса8. Одна женщина, работавшая в дезинфекционной камере, вспоминает случай, произошедший в декабре 1943 года. «Я была свидетелем выбраковки, в которой участвовала Мандель. Она тогда была в перчатках, с палкой в руке, которой тыкала в наполненные зловонным гноем нарывы и раны заключенных, пока Менгеле принимал окончательное решение. В то время они отобрали три тысячи женщин»9.

Барбара Ибоя Позимская позже дала показания для суда над Мандель, рассказав об одном особенно страшном дне, когда многие здоровые и молодые заключенные были отобраны на смерть. Это случилось осенью 1942 года, в воскресенье, когда Мандель пришла с собакой и приказала всем заключенным собраться во дворе для переклички10.

Барбара почувствовала, что сейчас произойдет что-то страшное, и спряталась с подругой на нижних нарах. Оттуда до них донеслись крики, лай собак и крики разъяренной Мандель, издевавшейся над заключенными. «Она начала брызгать из шланга, пинать слабых, а тех, кто не мог стоять на ногах и не мог передвигаться самостоятельно, бросали в стоящие рядом машины. Заключенные кричали и пытались сопротивляться погрузке в машины, и тогда Мария Мандель и вооруженные эсэсовцы начали избивать их, заталкивать в машины и натравливать на них собак. Я видела, как собаки нападали на людей и отрывали куски плоти»11.

Барбара вспомнила, что заключенных было около восьмисот, почти все молодые женщины, от шестнадцати до двадцати пяти лет, среди них было много здоровых, сильных и молодых девушек, еще способных работать. Мандель погрузила всех в машины, и они попали в газовые камеры12. Выжили только Барбара и ее подруга.

Иногда жестокость Мандель вызывала недоумение даже у мужчин-эсэсовцев. Мария Штромбергер, свидетельница на суде над Рудольфом Хёссом, приводила историю, рассказанную эсэсовцем по фамилии Ригенхаген, который был назначен начальником отдела дезинфекции и дезинсекции.

Зимой 1943 года восемьсот арийских женщин прибыли в Биркенау на транспорте из Парижа13. Под руководством Мандель их поместили в холодный, покрытый льдом барак, где они находились в течение нескольких недель. В конце концов им приказали пройти отбор, чтобы определить, кто из них способен работать. Женщины должны были стоять спиной к Мандель, которая пинала их ногой в область поясницы. Если голодные, ослабленные женщины выдерживали удар и не падали, их признавали пригодными к работе. Тех, кто падал, отводили в газовую камеру.

Ригенхаген и его коллега осуждали Марию за такое обращение с заключенными. После этого она нажаловалась на них Хёссу14, который вызвал Ригенхагена и сказал, что «фрау Мандель имела такую хорошую репутацию в Берлине и так хорошо работала здесь, что они должны немедленно пойти к ней и извиниться». Вскоре после этого Ригенхаген был переведен на другую должность15.

Глава 40

«Я часто рыдала»

Я часто рыдала из-за женщин-надзирательниц… Иногда я теряла мужество и хотела бросить работу, потому что то, что было само собой разумеющимся в Равенсбрюке, в Аушвице приходилось добывать силой…

Аушвиц был самым трудным временем в моей жизни.

Мария Мандель1

Трудности Марии в должности главной надзирательницы, несомненно, сыграли свою роль в том, что ее поведение становилось все более и более ужасающим.

Недостаток контроля над женщинами-надзирательницами, находившимися в ее подчинении, ужасные санитарные условия женского лагеря и умственные усилия, необходимые для контроля над более высокопоставленными заключенными и коллаборантами, – все это способствовало нарастанию общего уровня стресса. Кроме того, усугубляла ситуацию постоянная вражда с женоненавистником Хёсслером и другими офицерами-мужчинами.

Больше всего Марии досаждали женщины-надзирательницы, находившиеся в ее подчинении.

Среди женщин-надзирательниц были очень достойные люди, но остальные в большинстве своем вели себя просто невыносимо. Положение ухудшилось в 1943–1944 годах, когда их невозможно стало отличить от асоциальных элементов. Особенно тяжело было в Аушвице2. Велика была опасность, что они попадут в какую-нибудь передрягу из-за общения с заключенными. Несколько человек за это были осуждены и сурово наказаны. Многие отправлены в другой лагерь на основании лишь подозрений, как бы вдруг чего не случилось. [Было много] плохого поведения, как профессионального, так и личного3.

У нас были вечно пьяные надзиратели, я не знаю, где они брали спиртное – легально это было невозможно. В 1944 году в Аушвице одна надзирательница исчезла на четыре недели, в течение которых она общалась с мужчинами; ее поймали недалеко от лагеря и привезли в больницу. Она подхватила венерическое заболевание. Мне было стыдно перед заключенными, поскольку они все знали. Я часто рыдала из-за женщин-надзирательниц4.

Среди надзирательниц воровство и коррупция стали обычным