Светлана встала.

— Я в командиры не просилась. И в соседки к Бегунову не просилась. Пусть Бегунов сам говорит.

— Хорошо, пусть, — согласилась Анна Борисовна. — Говори, Бегунов.

Что говорить? Опять доказывать одно и то же?

— Я уже говорил.

— Мы пока ничего не слышали, кроме грубостей. Может быть, ты объяснишь своё поведение?

— Я вырвал свой альбом. И я не грубил, я про неё сказал.

— А ты не мог не вырывать, а сказать спокойно, чтобы она отдала.

— Будто она понимает! — крикнул Витька Воробьёв. — Она как обезьяна!

— Она дразнилась!.. Сама виновата! — зашумели мальчишки.

— Ти-хо!

— Разрешите, я скажу, — попросил Володя Полянский. И, не дожидаясь ответа, вышел к столу.

Высокий, в отутюженном чёрном пиджачке, подтянутый и какой-то слишком взрослый. Вальке он не нравился. Казалось, что Полянский считает себя умнее остальных и в класс ходит только по необходимости. Говорят, он занимался в драмкружке Дворца пионеров и даже по телевидению выступал. Может быть. Валька не знал.

— Бегунову трудно говорить. Не все умеют говорить, когда волнуются, — сказал Полянский, поглядывая исподлобья на класс.

— Ты зато умеешь, — хихикнула Эмка Викулова.

— Я умею… Я хочу сказать про Бегунова. Получается, будто он какой-то преступник. И в том виноват и в этом. А тут всё просто. Лагутина схватила его альбом. Она знала, что Бегунов не хочет, чтобы альбом смотрели, но схватила… Вот Викулова говорит, что ребята силой пользуются. Это неправда. Бегунов не сильный. И он не дрался, он просто альбом вырвал, чтобы она не смотрела. Даже Юрий Ефимович не стал смотреть, когда Бегунов сказал, а она…

— Постой, постой! — Анна Борисовна встревоженно взглянула на него, а потом на класс. — При чём здесь Юрий Ефимович?

— Сегодня же рисование было.

— Ну и что?

Володя почувствовал, что, кажется, сказал больше, чем нужно.

— Ну и вот… Бегунов попросил не смотреть альбом, и Юрий Ефимович не стал.

— И двойку поставил, — язвительно сообщила Викулова.

— Ябеда, — сказал Кольчик.

— Кто ябеда? Всё равно Юрий Ефимович записку написал!

— Викулова, постой. Какую записку? В чём дело?

— Ну, простую записку. Потому что Бегунов как заорёт: «Не имеете права!»

Анна Борисовна ладонями потёрла щёки.

— Так… — тихо сказала она. — Я просила Юрия Ефимовича быть вашим классным руководителем. Сегодня утром он почти согласился. Хорошо же вы его встретили…

Хотелось есть, но возиться с печкой или плиткой не хотелось. Валька поставил на клеёнку сковородку и стоя жевал холодную жареную картошку без хлеба. Всё равно, лишь бы притупился голод.

Он не включал свет, хотя в кухне стало совсем темно. В окнах стояли сумерки. Ветер притих, но мороз остался.

В коридоре грохнула дверь, и через секунду с клубящимся холодом кто-то маленький ввалился в кухню.

— Валька! Ты дома, Валька?

Андрюшка.

— Ну что? — сказал Валька.

— Можно, я включу свет?

— Я сам. — Он давнул кнопку выключателя. Андрюшкина шуба засияла блёстками инея и начала окутываться паром.

Андрюшка стянул косматую шапку и сообщил:

— Мы сегодня штурм начинаем. Придёшь?

— Какой штурм?

— Крепость будем брать. Я же рассказывал.

Счастливый он человек, этот Андрюшка. Будет штурмовать сегодня снежную крепость, нет у него других забот. Глаза блестят, и щёки розовые от мороза.

— В такой-то холод, — сказал Валька.

— Когда бегаешь, никакого холода нет, — возразил Андрюшка и немного опечалился. — Ты не придёшь, да?

— Я не могу.

— Не можешь…

«Не до крепости мне», — хотел сказать Валька. Но сказал:

— Я правда не могу. Мне в школу ещё надо. Я, может быть, завтра приду, Андрюшка.

— Ну хорошо. Завтра. — Он помолчал и добавил: — Часов на крепости нет. Плохо это.

— Ладно…

Он закрыл за Андрюшкой дверь. Дома было до тошноты тихо. Отец, как всегда, задержался в техникуме, у мамы — профсоюзное собрание.

Интересно, заходил ли с запиской Сашка? Если заходил, всё равно никого не застал. После классного собрания Бестужев ещё раз пробовал подойти к Вальке. Валька сказал:

— Пошёл к чёрту.

На этот раз, кажется, Бестужев крепко разозлился…

Валька глянул на часы. До семи ещё почти час. Совет дружины в семь. Равенков сказал: «Здесь мы ничего не решим. Не отряд, а базар какой-то. Сами хуже делаете. А ты. Бегунов, придёшь сегодня на заседание совета. Ясно?» И он взглянул на Анну Борисовну.

«Правильное решение, — сказала она. — По крайней мере, там ребята, у которых есть чувство ответственности».

А у класса чувства ответственности нет. Собрание кончилось тем, что мальчишки переругались с девчонками, а про Вальку и про дисциплину говорить никто не хотел.

У Бегунова чувства ответственности тоже нет. Он оторвался от коллектива, нарушил школьную дисциплину, оскорбил нового классного руководителя, а потом завуча, вину свою не осознал и извиняться не захотел.

Часы на стене стучали сухо и отчётливо. Это были большие старинные ходики. Валька посмотрел на них, принёс лист ватманской бумаги и достал тарелку, чтобы вычертить по ней циферблат крепостных часов. Тарелка выскользнула и грохнулась на пол.

Валька постоял, потом задвинул ногой под стол черепки, оделся и вышел из дому.

В чистом тёмно-синем небе светилась россыпь звёзд. Среди этой россыпи дрожала золотая капля. Валька знал — это Юпитер. Совсем недавно он снова смотрел на него в Сашкин телескоп. Видел светлое зеркальце планеты и четыре точки спутников. Совсем недавно… Эх, Бестужев…

Школа работала в одну смену и по вечерам делалась непривычно пустой.

Лестница была полутёмной и гулкой. Валька поднялся на второй этаж. Плафоны в длинном коридоре горели через один, и стоял полумрак. Только открытая дверь пионерской комнаты в конце коридора ярко светилась. Валька пошёл туда, и справа, в чёрных стёклах, двигалось его тёмное отражение.

Часы показывали без двадцати семь.

В пионерской был только один мальчишка. Маленький, но с двумя нашивками. Видимо, четвероклассник. Он стоял у тумбочки с барабаном и щёлкал по нему пальцем. После каждого щелчка над барабаном поднималось облачко пыли.

Когда Валька вошёл, четвероклассник вздрогнул и обернулся.

«Знакомое лицо», — подумал Валька. — На кого он похож?