– А предлагаемая цена, насколько я понимаю…

– А что делать? У нас, извините, немного не то учреждение. Мы не собес. Тем более, что с нашими накладными расходами и нездоровым интересом к нашему магазинчику людей, состоящих на государственной службе (шоб им подняли зарплату!), делать приличный гешефт – это все равно что… вы меня извините… все равно что писать на оголенный провод. Да, я готов делать дела с умными людьми. Поверьте, я не столь кровожаден, как «Тампакс», как это может показаться на первый взгляд. Здесь я имею в виду некоторое внешнее сходство – а что делать? Годы… В некоторых случаях я даже готов пойти на некоторые уступки, выливающиеся в некоторые издержки… Но если человек категорически не желает торговаться и говорить свою цену, почему я должен чинить ему в этом препятствия? Он имеет вещь, в которой понимает ровно столько, сколько вспомянутый вами опер Некрасов, и при этом испытывает потребность в наличных деньгах. Вполне логично, что он приносит эту вещь мне, после чего мы расстаемся, вполне удовлетворенные друг другом. Если это не есть проявление человеколюбия, то, пожалуйста, подберите здесь другое слово…

– То, что ты, Ароныч, великий еврейский гуманист нашего времени, я понял уже давно. Вот только я не догоняю: где здесь, во всей этой истории, Эрмитаж?

– Так я же о том и говорю – вещицы в высшей степени занимательные. Я привык к тому, что любая более-менее сносная вещь, попадающая в мой магазинчик, имеет происхождение исключительно из бабушкиного наследства. Но когда один и тот же человек с завидным постоянством приносит качественный предмет и при этом никогда не торгуется, я задаюсь резонным вопросом: откуда в этом почтенном семействе такое количество бабушек, и почему в этом, даже не високосном, году они, прошу прощения, мрут как мухи?

– Ты хочешь сказать, что…

– Я хочу сказать, что этот человек, похоже, очень плотно присосался к некоему живительному источнику. И, судя по оценке моих личных экспертов, таковым вполне могут быть кладовые весьма уважаемого мною музея. Которые, я здесь имею в виду кладовые, выгодно отличаются своей бездонностью и, в какой-то мере, неисчерпаемостью. При разумном, естественно, подходе.

– Короче, из Эрмитажа крадут?

– Ну, я бы не стал расставлять акценты столь жестко. Опять же, как любил говорить мой покойный папа, «когда от многого берут немножко, это не кража, а просто дележка». Нынче крадут везде. Другое дело, что красть надо с умом. И в этом смысле наш клиент, в здравомыслии которого касательно очень многих пунктов я только что вынужден был высказать некоторое сомнение, тем не менее в главном не ошибается. Эмали, посуда, наконец вся эта вычурная дворцовая фурнитура, – все это вещи не из основных фондов. И это логично. Но с другой стороны… Вы меня извините, но если бы обстоятельства принудили меня воровать из Эрмитажа, то для начала я бы очень крепко подумал. А, подумав, скорее всего, отказался бы от этого предприятия. Даже, будучи крайне стесненным в средствах.

– Почему? Страшно спалиться?

– Ну, мне-то гореть синим пламенем не привыкать. Был бы смысл. В краже из Эрмитажа, безусловно, такой смысл имеется, однако все равно дело это очень неблагодарное. Ибо такие вещи покупают либо с целью перепродажи, либо из честолюбия. Говоря доступным языком – похвастаться. А еще более доступным – пардон, выебнуться. Так что, в любом случае, все это дело в конце концов всплывает на поверхность. Кто может дать вам гарантию, что никогда не станет выставлять подобный товар на всеобщее обозрение?

– Но ты же берешь у него эти вещи.

– А на них, извините, музейного штампа нет. И соответствующей бирочки к ручке или ножке не привязано. Я ведь о том и толкую: дабы жить долго и счастливо, имеет смысл брать исключительно из запасников, и исключительно то, что не имеет фотофиксации.

– Не имеет чего? – Поспешность и интонация, с которой Ребус перебил Плуцкера и задал уточняющий вопрос, не оставляли сомнений в том, что тема его крайне заинтересовала.

– Не имеет четкого описания и серьезной биографии, – пояснил «искусствовед». – То бишь не имеет документально оформленной истории поступления.

– И как много, по твоим прикидкам, в эрмитажных подвалах подобного добра?

– Думаю, что и на наш, и на век наших внуков, шоб они были здоровы и вообще были, хватит. Опять же, учитывая, что эрмитажное руководство отнюдь не торопится с фотофиксацией своих коллекций, в теме этой темы находимся не только мы с вами. Притом что мы-то с вами, заметьте, от темы далеки. Кстати, все забываю поинтересоваться: вам не режет слух, что в моей речи имеет место быть элемент тавтологии?

– Твоя служба проверяла этого клиента? – проигнорировал риторику собеседника Ребус – Что он? Кто он? Какое отношение может иметь к Эрмитажу?

– Вы же знаете, я не настолько богат, чтобы иметь к своим услугам филиал Большого дома. А так называемая крыша, заботящаяся о моем благополучии с легкой руки вашего соседа Александра Ивановича Малышева, обладая всегда восхищавшим меня умением с разворота попасть левым ботинком в правый глаз, к моему глубокому сожалению, напрочь лишена минимальных аналитических способностей. Но я не в претензиях, вовсе нет. Бить по клавишам за триста баксов в месяц может любой закосивший от армии студент, а вот за те же деньги напрочь отбить печень – это, я вам скажу, тоже своего рода искусство… Но вы поймите, элемент недоверия в нашей нервной работе только вредит делу. Если некая курица регулярно поставляет золотые яйца по цене аналогичных производства фабрики Синявино, зачем мне терзаться вопросами ее родословной? Разве не так?…

– Так, так, все так. – Ребус в задумчивости побарабанил толстыми пальцами по мраморной столешнице и до дна опростал стакан с мартини. – Вспомни, когда этот мужик появлялся у тебя в последний раз?

– Примерно с месяц назад. Правда, принес не бог весть какой экземпляр. Серебряный кубок в виде дерева с золоченой чашей внутри. Судя по клейму – середина девятнадцатого века. Но вот сколько мы ему заплатили… Хоть убей, надо поднять бухгалтерию

– Кубок уже ушел?

– Насколько я помню, еще нет. По крайней мере, до моего отъезда.

– Хорошо. Оставишь эту вещь за мной.

– О чем разговор! Я даже предоставлю вам скидку, как постоянному клиенту.

– Знаю я твои скидки, – проворчал Ребус – Теперь далее. Согласен, тема довольно интересная, а посему мы поступим так: когда в следующий раз этот клиент принесет тебе на реализацию очередную вещь, ты под любым предлогом задержишь его в своем магазине, а сам тем временем позвонишь по телефону, который я тебе скажу.

– Да, но мне бы не хотелось…

– Не ссы, Ароныч. Ничего с твоим клиентом не случится. Просто мои люди подъедут и со стороны немножко за ним понаблюдают, дабы понять, что это за фраер такой, В конце концов, тебе самому спокойнее будет. А вдруг он – прокладка ментовская? Может, менты таким образом на тебя копают.

– Если бы это была ментовка, боюсь, что сейчас я бы смотрел на закат немного в другом микроклимате, – скептически заметил Плуцкер. Но, спохватившись, добавил: – Но за заботу большое вам человеческое спасибо! И если так нужно для общего дела, я обязательно позвоню. Вступлю, так сказать, в сотовую связь. Тем более что в любом случае, рано или поздно, он все равно плохо кончит. И тогда, боюсь, на него навесят и много других, куда как менее невинных, шалостей. Включая сделавшего ноги Жана-Леона Жерома.[3]Случись беда – все на немого свалят.