бы дело было только в этом, то, увидев меня, твои глаза стали бы счастливее, а не грустнее.

— Они и так счастливые, — заверяю я ее, и ее грудь заметно вздымается и опускается, когда она делает глубокий вдох.

— Ах, Рафа!

Габи снова обнимает меня, и я не успеваю опомниться, как уже плачу. Не тихо и вежливо, а всхлипывая, булькающим плачем, который, кажется, поднимается из глубины моей души. Я не плакала раньше, не плакала, когда вернулась домой, хотя и не хотела этого. Ни когда узнала о помолвке с Марсело, ни после пугающих слов Михаэля.

За последние несколько месяцев, и особенно за последние несколько недель, я чувствовала многое: гнев, бессилие, отвращение, возмущение и страх. Я даже испытывала ненависть и жажду мести, но в объятиях подруги я впервые сломалась.

Габи садится со мной на диван, на котором она сидела до моего приезда, и обнимает меня. Она позволяет мне рыдать и дрожать в ее объятиях, пока у меня больше нет слез, пока мое горло не пересохло, пока мои щеки не покраснели, а кончик носа не распух.

— Что случилось? — Мягко спрашивает она, поглаживая меня по щеке.

— Я снова помолвлена, — тихо говорю я, мой голос хриплый, и она отступает, застигнутая врасплох.

— Но я думала…

— Сын Михаэля заявил на меня права, — перебиваю я ее, между короткими вдохами объясняя, — мы поженимся через два дня.

— Через два дня? — Вскрикивает Габриэлла, ее глаза расширяются, а у меня хватает сил только на то, чтобы покачать головой. — Что… Что он тебе сказал? Каким он был?

Истеричный, горький плач снова захлестывает меня. Габриэлла снова обнимает меня.

— Я никогда с ним не встречалась. Он даже не пришел на похороны своего отца. — Я всхлипываю. — Какой человек может пропустить похороны своего отца? — Отвечаю я, все еще плача и заикаясь между всхлипами.

Моя подруга моргает, а я опускаю голову, пытаясь справиться с собственными эмоциями, которые колотят меня по груди с такой скоростью, что трудно дышать.

Габи отстраняется, когда мне удается перестать плакать.

— Рафа…, но это…

— Традиция… — Я повторяю слова, сказанные мне отцом. — Я едва успела нормально выспаться после известий о смерти Михаэля, прежде чем узнала новости.

— Если он не пришел лично, то как? — Спрашивает она, нахмурившись.

— Отец пришел ко мне в комнату на следующее утро и сказал, что ему звонил Стефано. — Я морщу нос, произнося последнее слово. — Это имя моего нового жениха, и что все будет продолжаться как прежде: я выйду замуж в тот же день, в том же платье, в той же церкви.

— Но зачем торопиться? Почему бы не подождать, пока он сначала познакомится с тобой?

Я качаю головой из стороны в сторону, отрицая это, потому что не знаю, хотя моя голова превратилась в роскошный отель, в который с радостью съезжаются всевозможные пугающие ожидания.

— Когда я попыталась возразить, то услышала, что должна благодарить Бога за эту традицию, что мне повезло, что Стефано все еще хочет меня несмотря на то, что я двадцатидвухлетняя женщина с двумя мертвыми женихами, потому что никто больше не хочет.

— Это абсурд, — начала Габи, но остановилась, и ее лицо внезапно побледнело. Она несколько раз моргает. — Это тот его сын? — Вопросительно произносит она, наконец вспомнив разговор, состоявшийся несколько дней назад.

— Он самый… — Я качаю головой в знак согласия, и еще больше слез скатывается по моим щекам. — Говорят, его чуть не убила Коза Ностра за то, что он содержал подпольный бордель с женщинами, ставшими жертвами торговли людьми. Насколько я знаю, у Михаэля он единственный сын.

Высокие книжные полки вокруг меня сегодня кажутся еще выше, удушающими. А может, это просто постоянный комок в горле, из-за которого мне трудно дышать пахнущим бумагой воздухом библиотеки.

Габриэлла с тревогой наблюдает за мной, и ерзает на диване переплетая пальцы со мной.

— Я… Тьфу! — После паузы она отказывается от слов и ворчит. Я понимаю это чувство. Если бы я могла, я бы никогда больше не говорила, а только кричала, как дикарь. — А если ты сбежишь?

— Меня выследят и убьют, а то и хуже. А учитывая род деятельности моего нового жениха, есть много худших вариантов, чем смерть.

— Пожалуйста, — умоляет она, — позволь мне поговорить с Витторио? Пожалуйста, Рафа… Если то, что ты о нем слышала, правда…

— Если для его отца я стоила не больше, чем проститутка, то для такого человека, как он, я буду стоить еще меньше.

— Мы должны что-то сделать, — шепотом говорит Габи, и слезы, текущие по ее лицу, притягивают новые к моему.

— Нет, — повторяю я вслух свою безнадежность. — Не должны, лучше смириться.

23

ТИЦИАНО КАТАНЕО

Ночная тишина почти осязаема, она окутывает каждую стену, картину и ковер в доме, словно темный плащ, и ее нарушает только звук моих шагов в коридорах.

Винодельня моей семьи, с ее обширными землями и практически замком в центре, всегда была символом власти и традиций. Но сегодня она кажется слишком маленькой по сравнению с бурей, бушующей внутри меня, пока я иду к кабинету Витторио.

Ярость, кипящая в моей груди, это не просто раздражение, это неистовая ярость, порожденная моим желанием и правом на Рафаэлу. Ее отчаянный плач, услышанный через закрытую дверь, вызвал эмоции, которые я не намерен контролировать, потребность защитить, наказать причину такого отчаяния.

Когда я увидел ее на лестнице и последовал за ней, я намеревался лишь украсть поцелуй, может быть, два, но она выглядела такой торопливой, что я решил сделать это, узнав, куда она направляется. А когда я услышал, как она рухнула, отступить было невозможно.

Я живу и дышу миром Саграды столько, сколько себя помню. Насилие, власть, преданность и справедливость наших собственных рук — вот кодекс, по которому я живу. Но Стефано… Этот сукин сын… Он не знает, что значит слово честь.

Я иду по тихим коридорам крыла Витторио, и каждый мой шаг размерен, а гнев бурлит в глубине души. Встреча, которая нам предстоит, не будет приятной. Витторио в дурном настроении, он знает, что я стою за смертью женихов Рафаэлы, но не может этого доказать. А что же я? Я в ужасном настроении, снедаемый жаждой мести за каждую слезинку, пролитую моей будущей женой.

Дверь в кабинет приоткрыта, сквозь щель пробивается тусклый свет. Я открываю ее без стука и вхожу в комнату, где доминирует письменный стол красного дерева и полки, заставленные книгами.

Витторио сидит за столом, выражение его лица жесткое, глаза прикованы ко мне. В