меня последних остатков сна, – в камеру надо мной, видимо, поселили сумасшедшую женщину. Она постоянно кричала и очень громко плакала. Этот страшный крик я помню до сих пор, от него хотелось спрятаться подальше, не хотелось думать, что происходит с этой несчастной, если она так кричала. Немного позже я узнала, как расправляются с теми, кто себя плохо ведет, – на них попросту надевают смирительную рубашку и держат в таком состоянии в камере в одиночестве, или и того хуже – привязывают в таком виде еще и к смирительному стулу, не позволяя пошевелиться и предлагая «ходить под себя» в специальную дырку в стуле. Я видела тех, кто возвращался после такого лечения, когда меня перевели в другую тюрьму, они постоянно неестественно улыбались и говорили, что у них все очень хорошо.

Единственным общением для меня стали визиты моих адвокатов Боба и Альфреда, которые приходили почти каждый день и давали мне задания по написанию бумаг в свою защиту. Я с радостью писала длинные опусы, разбивая все надуманные обвинения в прах, опираясь на факты и указывая адвокатам, где можно найти ту или иную информацию. Почти три недели ушло на то, чтобы мне разрешили получить четыре канцелярские коробки с материалами моего дела. По сути, там были просто распечатки моих электронных сообщений, в то время как прокуратура откровенно врала, заявляя, что материалы моего дела составляют девять строго секретных терабайт информации. Так они затягивали рассмотрение моего дела. Эти терабайты мы так и не увидели.

В череде бесконечных унижений настал тот день, когда мои ногти стали слишком длинными. Природа взяла свое. «Что же делать?» – думала я. Согласно правилам тюрьмы, ногти на руках и ногах должны быть короткими, а чем их стричь, если ничего, даже близко напоминающего ножницы или кусачки, нет? Я всегда считала привычку грызть ногти крайне вредной и некрасивой. Но делать было нечего. Тот вечер я никогда не забуду. Мне пришлось сгрызать свои ногти на руках и ногах, чтобы не получить дисциплинарку за невыполнение тюремных правил. Не знаю, что еще могло быть хуже моего тогдашнего положения, даже получи я «шот», в переводе на русский – «выстрел», так в тюрьмах США называются дисциплинарные выговоры, но давать лишний повод не хотелось.

Как я выглядела, я уже давно забыла. В камере было что-то наподобие алюминиевой пленки, притворявшейся зеркалом, но разглядеть себя в нем было невозможно. В следующий раз я увижу себя в зеркале только через одиннадцать месяцев, и это зрелище меня испугает.

Хороших новостей ни от адвокатов, ни от российских консулов не приходило. За окном шел вечный дождь, а над моей судьбой все больше сгущались тучи.

Однажды Боб пришел, чтобы поговорить со мной о моем незавидном будущем, и стал на клочке бумаги считать, сколько реально мне могут дать. В США это совершенно непредсказуемая цифра – на усмотрение суда. Могли бы дать и все пятнадцать лет, но, как сказал Боб, наверное, дадут от шести до девяти, а может, даже всего три. Сидя в одиночке тем вечером, я стала высчитывать, сколько же мне будет, когда я, может быть, выйду – двадцать девять лет сейчас плюс пятнадцать – равно сорок четыре. К тому моменту восьмидесятичетырехлетней в точке отсчета любимой бабушки уже не будет. Доживет ли папа? У него давно проблемы с сердцем. Да и статистика мужской смертности не в его пользу. А мама? Сестра, которая была мне как дочь, надеюсь, сможет забыть меня и жить дальше. Она еще так молода! У меня уже, наверное, никогда не будет детей. Постоянный холод бетона и железа сделал свое дело. И по сей день даже самые лучшие врачи России действительно не могут гарантировать мне возможность когда-нибудь родить ребенка. Вот так. И это все?! Конец. Финита ля комедия?

Снова появляется Пол

И я решилась. Написать то самое письмо, которое, наверное, пишет каждый заключенный. Я была обязана отпустить всех их с миром. Найти слова, чтобы убедить их разрезать эту пуповину с ребенком, сестрой и… любимой женщиной. У меня был человек, которого я любила. Мы уже встречались больше пяти лет и собирались пожениться после окончания моей учебы. Я решила начать с него:

«Ты свободен от меня. Тебе нужно вернуться к жизни. Ждать меня неразумно. Могут пройти годы, прежде чем я выйду из тюрьмы. Я люблю тебя очень, но ты обязан идти с миром. Знаю, что ты будешь против, но, прошу, хотя бы начни думать об этом».

– Маша, переведи, – обратилась ко мне мама, приглашая нас в дом, и я одобрительно кивнула.

– Здравствуйте, Пол! Меня зовут Ирина, я – ы мама Марии. А это – Валерий, мой муж и Машин папа. Это бабушка Мария. – Представила мою семью мама.

– Здравствуйте, Пол, – тихо, но твердо добавила бабушка. – Меня зовут Мария Григорьевна.

Учительская закалка не принимала американизма – обращения только по имени, а потому моя бабушка приветствовала гостя по всем правилам, будто в классе появился новый ученик.

Стол был накрыт. В доме пахло блинами и ароматным чаем из трав. Наш самолет приземлился рано утром, около 6 утра, но мои домочадцы были давно на ногах и с нетерпением ждали прибытия гостей. Мама очень переживала, чтобы встреча Полу понравилась и заранее требовала у меня выяснения всех вкусовых предпочтений товарища из-за границы. На мои попытки выведать информацию Пол только вежливо улыбался, утверждая, что он – всеяден.

Мои воспитанные родители и бабушка, наверное, удивились моему странному выбору друга сердца – у нас с Полом была внушительная разница в возрасте. Но виду они не показали, полагаясь на мою ответственность и уважая самостоятельность взрослой девушки в принятии такого рода решений. Намного позже, вернувшись домой после пятнадцати месяцев тюрьмы, я осознала, что лучше бы им было тогда возмутиться и выставить мне ультиматум о невозможности этого романа. Родителей надо было слушать, но молодость есть молодость, и даже скажи они что-нибудь мне наперекор, это вряд ли бы возымело желаемый эффект. Впрочем, один человек все же регулярно открыто высказывал свое недовольство происходящим – это, как несложно догадаться, была моя бабушка.

Со временем родители к Полу привыкли и даже, кажется, полюбили его. И было за что – он очень старался заслужить их расположение: писал им письма о моем пребывании в США, о моих первых уроках в университете, наших совместных поездках к его старенькой матушке, которой я помогала каждую весну высаживать цветы в больших клумбах рядом с домом