Два месяца забастовок и волнений, кульминация конституционного кризиса, бесчисленные выступления, статьи и доклады и ежедневный отчет королю о парламентских дебатах помимо его прямых министерских обязанностей, которые, как мы знаем, были немалыми… Можно было бы подумать, что всего этого было более чем достаточно, чтобы занять Уинстона тем летом, особенно после рождения его первенца (естественно, названного Рэндолфом) двумя месяцами ранее; но это было бы ошибкой: был еще и проект ирландского гомруля, который правительство собиралось снова отправить на обсуждение в парламент и который Черчиллю снова предстояло защищать как в палате общин, так и в прессе. Однако его больше занимал совсем другой вопрос, которому этот неугомонный человек умудрялся посвящать весь остаток сил и времени, хотя совершенно непонятно, как у него они вообще могли оставаться!

1 июля 1911 г. император Вильгельм II направил канонерку в марокканский порт Агадир[68], но, желая оказать давление на Францию, он взбудоражил все правительства в Европе. В Лондоне этот шаг был расценен как угроза миру, с противостоянием внутри правительства было разом покончено; радикалы, традиционно враждебные всем дипломатическим, колониальным и военным обязательствам, развернулись на 180 градусов, и Ллойд Джордж не стал исключением: 21 июля он публично заявил, что Великобритания никогда не купит мир ценой унижения[69]. Спустя четыре дня Берлин выразил неудовольствие по этому поводу сухим коммюнике. Черчилль, встречавшийся с кайзером во время маневров в 1906 и 1909 гг., был убежден, что Германия не угрожает миру, и даже пытался убедить в этом других; но и для него самого Агадир тоже стал прозрением: не получается ли так, что Германская империя, создавшая сильную армию и значительно усилившая военный флот, сознательно ищет повода для войны с Францией и с остальной Европой? Реакция Берлина на речь Ллойд Джорджа, по-видимому, стала для него ответом на этот вопрос[70]. «С того момента, – напишет он, – я стал с некоторой подозрительностью читать дипломатическую почту».

Но этим он не ограничится, ибо так уж был создан наш герой, что, когда опасность приобретала отчетливые формы, его уже было не остановить. 25 июля Черчилль направляет министру иностранных дел сэру Эдуарду Грею предложения о сближении с Испанией, которое гарантировало бы безопасность Франции. Два дня спустя, случайно узнав, что два арсенала с запасами взрывчатых веществ для флота охраняются полицией, он убеждает военного министра отправить туда две роты солдат для усиления. Он беспокоится обо всех объектах, уязвимых для саботажа, диверсий и шпионажа, и отдает распоряжение о перехвате почты любого лица, подозреваемого в связях с германской разведкой. Но министр внутренних дел Его Величества на этом не останавливается и начинает комплексно изучать военное положение в Европе. Верный своим привычкам, он собирает внушительное количество документов и проводит консультации со множеством специалистов, на которых обрушивается шквал вопросов. После того как военный министр лорд Холдейн распорядился предоставлять своему неугомонному коллеге любые запрошенные им сведения, Черчилль смог воспользоваться услугами начальника оперативного отдела генерала Генри Уилсона и начальника Генерального штаба сэра Уильяма Николсона, который был его старым знакомым: четырнадцать лет назад они вместе служили в штабе у генерала Локхарта во время экспедиции в долину Тира и позже встретились у Блумфонтейна на бурской войне…

Собрав материалы, Уинстон подготовит 13 августа (в самый разгар забастовок железнодорожников и гражданских волнений!) один из тех меморандумов, которые умел составлять только он. Предназначенный вниманию Комитета обороны, этот удивительный документ основывался на предположении, уже тогда вовсе не выглядевшем неправдоподобным, что Германия и Австрия откроют военные действия против альянса Великобритании, Франции и России; он полагал, что главный удар будет нанесен немецкой армией на севере Франции, и считал целесообразным при таком развитии событий отправить туда от четырех до шести британских дивизий, оказать решающее стратегическое и психологическое воздействие на ход сражения; он предсказывал, что на двадцатый день немецкого наступления французские армии будут вынуждены оставить «линию Мезы» и отступать к Парижу. Но он также предполагал, что к сороковому дню немецкие коммуникации окажутся растянутыми до предела и, при условии удара русской армии с востока, французское контрнаступление будет иметь все шансы на успех.

Если вспомнить, как разворачивались бои во Франции три года спустя, то предсказания Черчилля оказываются настолько провидчески точны, что остается только замереть, раскрыв рот. Да, Черчилль гадал по картам, предоставленным офицерами Генерального штаба, исходные данные были предоставлены военным ведомством, однако ни один из старших офицеров британской армии, осторожных и сдержанных, не рискнул бы строить подобные предположения. И лишь один бывший поручик, авантюрист и романтик в душе, обладавший выдающимися аналитическими способностями, стратегическим мышлением и полным отсутствием страха перед запретами, посмел зайти так далеко…[71]Но на тот момент Асквит назовет меморандум «силовым приемом» [для продавливания идей], добавив: «Хотел бы я, чтобы его устная речь была столь же лаконична, как и письменная».