«Маленькая язычница», - называл ее дедушка, когда сердился. Разумеется, она знала наизусть и «Отче наш», и «Символ Веры», и несколько псалмов, но в домашнюю часовню заходила редко, а в большой церкви не была никогда. Дед и сам не был охотником проводить службу – он даже с горечью смеялся, что всегда хотел быть добрым католиком, но превратился в протестанта. Матильда понятия не имела, в чем была между ними разница и кто это вообще такие, но на всякий случай поддакивала барону.

Здесь, в темнеющей роще, она набиралась смелости, чтобы выйти к низеньким домам и постоять под окнами, затянутыми бычьим пузырем и слюдой. Людские разговоры будоражили ее воображение, и она искренне недоумевала их простолюдинским бедам, считая их глупыми и неважными, но все же не могла устоять от того, чтобы не слушать их. Единственное, чего она не выносила, были звуки, которые издавали влюбленные. Она вздыхали, глупо шутили, целовались и делали вещи, присущие только зверям, и Матильда чувствовала, будто ее обманули и оскорбили, когда внезапно слышала их, краснея до самых ушей. Это было глупо, и то, что они делали, было глупо, но что-то внутри ехидно подталкивало ее жадно впитывать происходящее, и она никак не могла справиться с собой.

Дом злой старухи, что осмелилась перечить и угрожать деду, стоял поодаль от прочих. Вначале Матильда собиралась устроить ей какую-нибудь каверзу в отместку, но потом подумала, что это будет недостойно баронессы. Месть должна была быть более изысканной и пугающей.

Вначале Матильда приходила к ее дому дважды, не в силах придумать, ничего путного, и во второй раз на том месте, где она стояла накануне, лежала старая, сбитая подкова. Она показалась Матильде недобрым знаком, вызовом от старухи, поэтому в следующий раз баронесса принесла ей обглоданные голубиные косточки из совиного гнезда. Подкову она выкинула в реку, чтобы вода унесла с собой зло, но, к своему удивлению, в следующий раз вновь нашла ее лежавшей на том же месте.

Постепенно это начало походить на безмолвную игру, где не было установленных правил, но каждый знал, что ему надо делать и чего ждать. Матильда исправно носила к старухиному дому кости разных животных и птиц, чтобы найти на следующий день заговоренное железо, старую монетку или даже огниво. Огниво она оставила себе, но все остальное без малейшего угрызения совести выкидывала. Интересно, знала ли старуха, кто приходит к ее дому, когда выходила на рассвете убрать кости? Принюхивалась ли она к следам, как это делала сама Матильда, повинуясь древнему шепоту в ее голове?

В луже у дома тревожно орали лягушки. Они неожиданно замолчали, как только Матильда подошла ближе, и прыснули врассыпную, чтобы завести свою песню из заболоченных кочек за кузницей. В траве, на привычном месте, лежало что-то длинное, переливчато блестевшее в свете луны, и Матильда опустилась на колени, смело протянув пальцы к непонятной вещице. Она внезапно мягко заструилась в темноте, и баронесса отпрыгнула назад, осознав, что чуть было не схватила змею. Страх перед этим гадким созданием подступил к горлу, Матильда коротко вскрикнула и быстро-быстро попятилась задом прочь, не сводя с твари глаз.

Неожиданно из темноты послышалось ржание, а вслед за ним – проклятие: похоже, лошадь сбросила всадника, и теперь он сиплым голосом приказал зажигать огни.

Огонь взвился совсем недалеко от нее, и Матильда припала к земле, оцепенев от неожиданности. Теперь она заметила, что в воздухе стоял горький запах постного масла и смолы.

- Есть здесь кто? – послышался дрожащий голос. За ним кто-то утешительно бормотал, помогая всаднику подняться на ноги.

- Ловите лошадь, - приказал он непререкаемым голосом. – Что-то испугало ее…

- Найдем сейчас, господине. Это вы ладно придумали по ночам тварь караулить…

Факелы зажигались один за другим, и Матильда с изумлением глядела на то, как преображаются деревенские дома от рыжих и желтых отблесков на бревенчатых стенах, приобретая зловещие очертания. Где-то истерично заплакал ребенок, залаяли два пса, и она сжалась, предчувствуя недоброе.

Крестьяне беспорядочно метались между домами, мелькая с факелами то тут, то там, и теперь она видела слугу, еле удерживавшего на привязи трех псов, похожих на трехголовую собаку из ада, о которой рассказывал дед. Каждый из них был с Матильду размером, изо рта у них капала слюна, и они были очень, очень голодны.

- Чего поглядываешь? – Матильда почувствовала легкий тычок сапога в бок и поспешно вскочила на ноги. – Болван!

Хмурый и высокий человек с мертвенно-бледным лицом, искаженным отблесками огня, глядел на нее сверху вниз. Он был одет не так, как крестьяне, прямой, как стрела и неприятный, как горькое снадобье. Матильда не додумалась, что ему надо поклониться, и только его тяжелый взгляд заставил ее опомниться.

- Как тебя зовут? – спросил он хмуро.

- Ма.. Матиас, господин, - пробормотала она, чувствуя, как он буквально пронизывает ее насквозь взглядом. Незнакомец крепко схватил ее за шиворот жюстокора, перешитого из дедова дублета, больно прихватив косу.

- Оставайся рядом со мной, Матиас.

- Мы нашли следы, господин! – крикнул один из крестьян. – За домом кузнеца! Чьи-то кости, дохлая змея, и еще одна… Сейчас я ее…

- Кости? – раздельно произнес незнакомец. – Ведите собак! И где, черт подери, моя лошадь?

Матильда осторожно вытянула волосы из его хватки, и он недовольно тряхнул ее. Крестьянин убил змею палкой и поднял два переплетенных тела, чтобы показать господину. Тот еле заметно кивнул, и мужик размахнулся и швырнул их в сторону.

- Волчья челюсть, господин, - другой крестьянин угодливо подсунул кость главному. – Правда, старая уже, вон ее как обветрило… Даже гнилью не несет, - зато от него самого несло так, что Матильда сморщилась и тоненько чихнула.

- Ищите следы рядом!