никогда. По законам жанра толстушка и отличница Кира Шевелева влюбилась в своего преподавателя.

На лекции доцента Фатюшина собирались доктора даже с других кафедр. Ему принадлежали учебники о правильном питании при болезнях различных внутренних органов. Он утверждал, что практически все заболевания можно если не вылечить, то приостановить правильным питанием. Он даже перефразировал знаменитую нелепую фразу из Ильфа и Петрова: «Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь не обществу, а себе». Студенты смеялись, но верили.

В конце семестра поползли слухи, что Фатюшин набирает группу девушек и юношей с ожирением для полугодового эксперимента, на основании которого хочет писать научный труд «Влияние ожирения на сердечно-сосудистую систему подростков». Нужны были две группы: одна контрольная, которую не планировалось ограничивать в питании и заставлять заниматься спортом, вторая – экспериментальная: участники должны следовать диете, разработанной доктором Фатюшиным, и делать физические упражнения по его же методике. И тогда Кира Шевелева, стесняясь и комплексуя, записалась во вторую группу.

Сначала пришлось убрать из рациона те продукты, которые Кира как раз больше всего и любила и которыми спасалась от хандры. Естественно, нельзя было ни пить, ни курить. Это оказалось проще всего. Ее здоровый организм отчаянно отвергал курение, и она скорее давилась дымом, чем получала удовольствие.

А вот спортом она не занималась многие годы, но кроссовки и спортивный костюм с радостью купила. Начала с зарядки, стесняясь своего бесформенного и рыхлого тела. Через некоторое время стало легче ходить по лестнице, Кира прикупила гирьки и утром перед занятиями несколько раз поднималась с первого до четвертого этажа общежития. Она в смущении отводила глаза от встречных, но, к ее изумлению, никто и не думал смеяться. Наоборот, через несколько дней Кира столкнулась с сокурсницей, следующей челноком вверх и вниз ее же маршрутом.

Каждую неделю участников эксперимента ставили на весы и замеряли объемы. После первого взвешивания Кира объелась мороженым и облилась слезами в последний раз. За следующую неделю она потеряла килограмм, через месяц поменяла гардероб. А через полгода эксперимент подошел к концу. Еще через месяц похудевшая до неузнаваемости Кира и молодой доцент Фатюшин подали заявление в ЗАГС.

В графе «Имя и фамилия» счастливая невеста написала: «Галатея Фатюшина». Девушку отругали, дали другой бланк. Но доцент с тех пор так и звал ее: «Моя Галатея».

После окончания института она осталась на кафедре, которой заведовал ее муж, и тоже посвятила себя болезням питания.

– Я лечу не только подростков и детей, я прежде всего работаю с родителями, – говорила Кира Андреевна тем, кто приходил в клинику. – Простите за резкость, но это вы своими словами и якобы желанием добра сформировали детям комплексы, которые они, как балласт, тянут за собой всю жизнь.

Родители отводили глаза, не верили, клялись, что любят своих детей до беспамятства и все делают им во благо.

Доктор Кира качала головой:

– Вы видите в них себя, за счет детей вы пытаетесь решить свои проблемы и справиться с комплексами, которые вам сформировали в детстве. Я научу вас любить ваших детей по-настоящему.

Родители пожимали плечами и все равно не верили. А чему удивляться? Ведь и Кирина мама до сих пор думает, что дочь удачно и счастливо вышла замуж только потому, что в детстве она, мама, держала ее в черном теле. Кира почти не обижается на мать, поздно что-либо доказывать. Да и бесполезно. Она счастлива, у нее любимая семья и работа, а что где-то в глубине души так и сидит заноза, не позволяющая раздеться до купальника на пляже, – так это не беда, ведь даже муж верит, что ее кожа не переносит солнца, и привык к ее длинным юбкам и сарафанам, прикрывающим полноватые ноги, которых она так и не научилась не стесняться.

Глава двадцатая

Неврология,

или Двое в поезде

Типовые пятиэтажные панельные дома сгрудились около детского сада, как мамаши вокруг песочницы. Некоторые стояли торцом и только косили окнами на игровую площадку, другие же всеми пятью парадными выходили на детсадовский забор, по утрам выпуская родителей, нетерпеливо тащивших полусонных детей. Многочисленные ручейки стекались и собирались в одну реку у ворот детского сада.

Ничего не было особенного в том, что детей приводили папы и дедушки. Это можно понять: или маме раньше на работу, или просто так родителям удобнее – папа отводит, а мама забирает, или наоборот.

Вот только Степан Алексеевич всегда приводил и забирал Таню сам. Воспитательница встречала их особенно приветливо. Вечно ворчащие из-за затоптанного пола нянечки перехватывали в дверях Танечку и, вежливо осведомившись о здоровье, отпускали Степана Алексеевича на работу.

Он благодарно наклонял голову, надвигал ниже кепку и торопился уйти.

Нянечки и воспитательницы помогали Танечке раздеться и провожали в группу, а сами переглядывались и тяжело вздыхали.

Дело в том, что Танечка была сирота. В прошлом году умерла Надежда Васильевна, жена Степана Алексеевича.

Встретились они, когда обоим было под сорок, после неудачных браков, бездетные и не то чтобы полюбили, а, скорее, от одиночества и неустроенности потянулись друг к другу.

То ли Надежда пожалела Степана, то ли Степан – Надежду, но стали жить вместе, а потом, за несколько месяцев до появления ребенка, расписались. Жили дружно, не ссорились, жалели друг друга, но настоящее чувство пришло позже, с появлением дочки.

После рождения ребенка оба расцвели и помолодели. Степан гордо возил коляску, все время прилаживая отваливающееся переднее колесико. Надежда заливалась молоком, раздобрела, разрумянилась и все рассказывала о легких родах. Намучившиеся в родильных палатах молодые мамы ахали и завидовали. Надежда и в самом деле всего пару раз вечером схватилась за поясницу, разволновавшийся Степан посадил ее в такси и повез в больницу. Таксист недоверчиво смотрел на улыбающуюся роженицу и покачивал головой.

– Нет, – говорил. – Не похоже, поторопились!

Какое там! Только в приемный покой привезли, как Надежда чуть ли не в коридоре родила, еле подхватить успели.

– Надо же, – удивилась акушерка, – старородяшая, а как выплюнула! – И побежала наверх, орущих мамаш успокаивать.

Через три дня их выписали. Степан в доме все вымыл, гвоздики в вазу поставил, но потом решил убрать: непонятно, можно ли дочке?

Мужики в мастерской все предлагали проставиться, но он отмахивался: мол, потом, ребята. Потом. Пока надо дома все приготовить. А что уж там особенно готовить? Надежда сама все перестирала и перегладила, только свои вещи собрать не успела, на две недели раньше родила. Так Степан долго перед шифоньером стоял. Все платья перебирал. Какое она захотела бы? А не угадал все равно! Не