Все визуальные штампы противодействуют этой миссии. Самая большая сложность для идей, которые лежат в основе сострадания, состоит в том, что они не какие-то уникальные и особенные, а наоборот, слишком очевидные. Само их здравомыслие и повсеместность лишают их силы. Если взять словесную параллель, мы тысячу раз слышали, что надо любить наших соседей, но рецепт теряет свое влияние, если его без конца бездумно твердить.

То же происходит и с искусством: самые драматические сцены, нарисованные без таланта и воображения, вызывают лишь безразличие и скуку. И поэтому задача, стоящая перед художниками, – найти новые пути, чтобы заставить нас широко раскрыть глаза, глядя на утомительно знакомые, но по-прежнему важные образы. История христианского искусства знает нападки гениев на великие истины древности – сколько раз те пытались доказать, что зрители, потрясенные новизной, будут куда податливее к исправлению своего несовершенства, глядя на милосердие Марии, верность Иосифа, мужество Христа или жестокость иудейских властей.

Все эти усилия имеют двойную цель, в полном соответствии с основными принципами христианства: пробуждать отвращение к злу и усиливать любовь к добру. В обоих случаях эффект от посредственных произведений сомнителен, и не только по эстетическим причинам, но потому, что они неспособны вызвать соответствующие эмоции и побудить к действию. Не так-то легко по-прежнему ярко и достоверно изобразить ад: такая попытка может привести к появлению еще одного полотна с горящей плотью, вроде бы и ужасного, но уже никого не трогающего. Требуется нечто большее, чем сцены насилия, чтобы пробудить в нас отвращение к жестокости. Еще одно изображение седьмого круга ада или еще одна фотография с полей боевых действий сектора Газа… пробуждают лишь скуку, пока талантливое произведение искусства не заставит нас застыть столбом перед образом, который проймет нас и покажет, что на самом деле стоит на кону.

Даже ад может наскучить, если внимание рассеивается. Нужны талантливые художники, чтобы вызывать нравственный отклик, иначе мы теряем связь с произведением искусства.

Наверху: Фра Анджелико. «Страшный суд» (1435).

Внизу: Абид Катиб. «Больница в Шифе, сектор Газа» (2008).

Если изображение зла постоянно требует новых форм, чтобы помочь нам осознавать его силу, точно так же надо поступать и с добром. Соответственно, христианские художники без устали стараются представить добродетель яркой и живой, прорваться сквозь наши скептицизм и усталость от окружающего мира, показать нам образы людей, при взгляде на которые у нас возникнет желание хоть чуточку больше походить на них.

8

Естественно, христианское искусство охватывает не все темы, которые не следует забывать ради здоровья наших душ. И того, что оно игнорирует, немало: роль самодисциплины, необходимость развлечений, важность понимания хрупкости природы. Но охват – не главное. Христианство ставит перед искусством более узкую, чем светский мир, но крайне нужную цель: изображать добродетели и грехи и напоминать о том, что важно, но забывается в повседневной рутине.

Христианство предлагает держаться нескольких главных тем и позволяет художникам достичь совершенства исключительно через толкование этих тем.

Наверху: ЖанОноре Фрагонар. «Отдых во время бегства в Египет» (1750).

Внизу: Тициан. «Бегство в Египет» (1504).

Что удивительно, христианство и думать не думало, что художники будут сами решать, что им нарисовать. Теологи и богословы формулировали наиболее важные темы, которые затем передавались художникам и скульпторам, чтобы те придали им убедительные эстетические формы. Церковь никогда не считала, что мастерскому владению ремеслом – умению превратить пятно краски в руку, а кусок камня – в волосы – должно сопутствовать умение отыскивать смысл жизни. Церковь не считала Тициана глубоким философом. Так что, возможно, мы требуем слишком многого от наших мирских художников, утверждая, что они должны не только поражать наши чувства, но и служить генераторами глубоких философских и нравственных идей. Наше искусство может только выиграть от более тесного сотрудничества мыслителей и художников, от союза блестящих идей и их мастерского отображения.

Христианство мудро не настаивало на том, чтобы концепции, которые стоят за произведениями искусства, постоянно менялись. Есть и куда более вредные для искусства предубеждения, чем уверенность, будто понятие «великое произведение» непременно включает оригинальность темы. Христианские художники могли и свободно проявлять свой талант, хотя им приходилось ограничиваться заданным набором сюжетов – от Благовещения до Успения. Индивидуальность может проявляться и в жестких тематических рамках, освобождающих от романтического требования быть оригинальным.

Конкретный набор образов, воплощающих конечный перечень идей, не означает, что они должны выглядеть одинаково. Взять хотя бы версии «Бегства в Египет» у Тициана и Фрагонара. Между этими картинами нет ничего общего. Точно так же мнимые «Печали измены», запечатленные современным фотографом Джеффом Уоллом, выглядят совсем не так, как цикл фотографий на эту же тему его коллег Филипа-Лорки Ди Корсия или Алека Сота.

9

Хотя до сих пор мы очень редко рассматривали современное мирское искусство и только через призму фотографии, концепция, согласно которой искусство служит средством напоминания о важных вещах, в полной мере приложима и к абстрактным произведениям.

Хотя порой бывает сложно сказать, в чем смысл той или иной абстракции, мы достаточно ясно ощущаем заложенные в них идеи; когда речь идет о великих работах, мы делаем их частью нашей жизни по той же причине, что и фигуративное искусство: они затрагивают темы, которые всегда должны быть у нас перед глазами, поскольку нам это необходимо, но существует постоянная опасность, что мы упустим их из виду. Мы чувствуем такие добродетели, как сила и мужество, в стальных конструкциях Ричарда Серры. От формальной геометрии Агнес Мартин веет спокойствием, тогда как скульптуры Барбары Хепуорт из камня и дерева звучат как настоящие поэмы о биоритмах природы.

Работу современного абстрактного художника, скажем, Ричарда Лонга (внизу) от традиции буддийской мандалы (наверху) отличает одно: в произведении Лонга нет литургии, она не говорит нам, о чем мы должны думать, когда смотрим на нее, а потому, несмотря на внешнюю красоту, она рискует вызвать недоумение или скуку. Несмотря на устойчивое предубеждение против самой идеи наставлений, произведения искусства нисколько не потеряли бы в значимости, если бы к ним прилагалась инструкция для пользователя.