— К ней не пускают.

— Вы пытались?

— Неоднократно. Пока к ней не пускают. Мы передавали продукты, только это разрешается.

— Это означает, что она совсем не в себе, — еще тише произнесла Ксения.

— Просто ей тоже нужно время, чтобы успокоиться, — уклончиво ответил Гоша.

— Ты врешь. Это навсегда. Я знаю. Теперь это точно навсегда. Она не выдержала. Она все-таки сломалась.

— Ксюша, врачи делают все, что в их силах.

— Наверняка они привязали ее к кровати, вливают тонны успокаивающих лекарств и принудительно кормят, — Ксения почувствовала, как слезы полились из глаз. — Она не сможет быть такой, как прежде.

— Нужно надеяться на лучшее. Это единственное, что нам остается.

— Мне, — перебила его Ксения. — Ты хотел сказать «мне».

В этот момент дверь открылась — на пороге стояла Любовь Ивановна. Она вытирала руки о передник и приветливо улыбалась. Увидев слезы Ксении и растерянное лицо Гоши, она вышла и обняла ее за плечи.

— Здравствуй, Ксюша. Пойдем, пойдем, милая.

Ксения снова попала под магию ее теплых глаз и ласкового голоса. Это было так приятно: слышать, как к тебе нежно обращаются и заботятся. Теперь ей больше не от кого ждать этого. Остались только Гоша и его мама. Они — ее семья. Вернее, скоро станут ее семьей. Нужно быть благодарной этим добрым людям. Они ведь тоже устали, а она не доверяет каждому их слову, все время ищет доказательства их лицедейства. Нужно перестать. Ксения попыталась отбросить свою подозрительность и покорно делала все, о чем ее просила Любовь Ивановна. В этот первый день пребывания вне больницы эта женщина делала все от нее зависящее, чтобы Ксения ощущала себя уютно, спокойно. Гоша словно куда-то испарился, рядом все время была его мама, ее голос. И было совершенно не важно, что она говорила. Ее слова пролетали мимо, не застревая ни на мгновение в хаосе, поселившемся в голове Ксении. Шли они от сердца или говорились из жалости — не имело значения. Они не несли никакой информации и были важны только потому, что обращены именно к ней. Ксения поглощала нескончаемое внимание и заботу, благодарно глядя на Любовь Ивановну влажными от подступающих слез глазами. Любовь Ивановна от и до понимала ее состояние, ни о чем не спрашивала. Она просто просила сделать то или иное, и ответить отказом Ксении и в голову не приходило. Она послушно приняла ванну, вымыла голову, надела длинный махровый халат и высушила волосы феном. Потом подобрала их обычной резинкой и села за стол, потому что Любовь Ивановна приготовила обед то ли по поводу возвращения Ксении, то ли ее окончательного отчуждения.

Ксения никак не могла привыкнуть к мысли, что должна вернуться к нормальной жизни. Она следила за отточенными движениями Любови Ивановны, не испытывая того трепета, что возникал в ее сердце всегда. Напротив, ей казалось наигранным, неестественным ее желание делать вид, что все в порядке, что она с радостью заботится о Ксении. В то же время ее участие действительно было для Ксении важным. Подумать только: на всем белом свете у нее больше нет ни родни, ни близких людей. О дедушке по материнской линии она слышала несколько раз в год, когда мама отправляла ему поздравительные открытки. Ксения даже фотографии его никогда не видела. Родители отца тоже не поддерживали с ним отношения, от них и открыток никогда не было. Все это Ксении казалось очень обидным. Жизнь словно обходила ее стороной. Все, что у других было привычным и не воспринималось ими как подарок судьбы, для Ксении оставалось недосягаемой мечтой: прогулки с дедушкой, бабушкой, неспешный ход времени, когда минуты словно останавливаются и тебя переполняет ощущение абсолютного счастья. И когда Гоша рассказывал о своих впечатлениях от общения со своими бабушкой и дедушкой, родителями мамы, Ксения слушала его, испытывая чувство белой зависти. Как же ей всегда хотелось, чтобы когда-нибудь в дверь позвонили и на пороге оказался бы совершенно незнакомый мужчина в летах. В мечтах он обязательно выглядел седовласым, подтянутым, с веселыми, проницательными глазами — таким Ксения представляла дедушку, отца матери. Она бы точно ему понравилась с первого взгляда. Но в жизни он, кажется, никогда не интересовался тем, какая у него растет внучка.

Ксения сдвинула брови: что за судьба у нее такая? Родной отец всю жизнь ее не замечал, мать — защищала от чего-то, только ей известного, деда словно и нет вовсе. Покачав головой, Ксения вздохнула. Получилось достаточно громко, потому что Любовь Ивановна сразу отозвалась:

— Ты о чем, девочка?

— Пустое, — ответила Ксения. А про себя подумала, ведь на самом деле — пустота одна, бездна вокруг. Стоит она над пропастью, и легкого дуновения достаточно, чтобы потерять равновесие.

— Нет, детка, не бывает пустых мыслей, разговоров. Во всем есть смысл.

— Не обращайте внимания, Любовь Ивановна.

— Не хочешь говорить — не надо. Я понимаю. Ты посиди, подумай о том, о чем душа просит, это работа такая. Она бессловесная, напряженная, но иногда помогает лучше любого лекарства, — Любовь Ивановна улыбнулась и резко сменила тему. — Скоро будем обедать. Совсем скоро.

Не представляя, что сможет проглотить хоть кусочек еды, Ксения со страхом ждала начала трапезы. В больнице она едва заставляла себя выпить полстакана кефира, сжевать яблоко. Бесконечные капельницы заменяли ей завтраки, обеды, ужины. Она брезгливо отворачивалась от соседки по палате, которая с удовольствием поглощала все, что передавали ей родственники. Ксении это казалось противоестественным. Ситуация, в которой она находилась, была совершенно несовместима с едой, атрибутами нормальной жизни. К чему стараться набить желудок, если он не подает признаков голода? Она абсолютно не испытывала потребности в пище, и, слава богу, Любовь Ивановна и Гоша не настаивали. Несмотря на все просьбы Ксении, они каждый раз приносили что-то новое, надеясь все-таки разбередить ее аппетит. И конечно, огорчались, увидев нетронутой принесенную накануне передачу, но врач просил не заострять ни на чем внимания и обещал, что Ксения скоро восстановится.

Врач… Ксения навсегда запомнила лицо этого невысокого, приятного мужчины в очках с модной оправой. Его синие глаза казались глубоко посаженными, а когда он снимал очки, то становился похож на обиженного ребенка, устало потирал переносицу, щурился. Ксения ждала его прихода, заранее зная неизменный набор его фраз. С дежурной улыбкой на лице он входил по утрам в палату и неизменно говорил, что сегодня она прекрасно выглядит. На самом деле Ксения даже не просила зеркала — она не хотела видеть свое отражение, ей было страшно представить, какими стали ее глаза. Почему-то Ксению беспокоило именно это. Никакая еда не сможет вернуть озорного блеска ее карим глазам, а без них се лицо наверняка утратит привлекательность. Она была уверена, что сейчас, как никогда, стала похожа на отца. Она боялась увидеть в зеркале его черты, его взгляд, линию рта. Хотя выражение его лица никогда не было тревожным, а у Ксении поселилась такая внутренняя тревога, которая не могла не отразиться на внешности. Андрей Александрович мог быть рассерженным, злым, в лучшем случае — безразличным. Чувство страха было ему не известно. А значит, Ксения могла не переживать — сходство остается таким, как раньше, ничуть не большим. Это немного успокоило ее. Ксения удивлялась, что в голову приходят мысли о том, как она выглядит. Наверное, из-за Гоши. Когда он смотрит на нее, она едва сдерживается, чтобы не накрыться с головой. Неужели он не понимает, что ей так неуютно под его пристальным взглядом и не нужны ей пока его посещения. Нет, он не догадывается, что в действительности творится у нее внутри. Он не может этого осознать, и хорошо, что так. Она никому не признается в том, какие демоны бушуют в ней: ни Гоше, ни этому доктору с его синющими глазами. Ксения боялась самой себя. Она снова ощущала, как внутри растет и крепнет какая-то не поддающаяся описанию сила. Она не способна созидать. Это разрушительная мощь, которая сметет на своем пути все, что будет мешать ей. Ксения не пыталась заглядывать вперед. Пока она ставила единственную задачу — вернуться к жизни, не к прежней — вообще. Нужно надеяться, что это возможно, иначе все теряет смысл. Ксения недоверчиво смотрела на что-то говорившего врача и понимала — он тоже ни в чем не уверен. Работа у него такая: ложь во спасение. Он не может знать, какой она стала. Ведь никому не дано прочувствовать то, что пришлось пережить ей. Даже врагу не пожелаешь…