– Ясно.

– А пока отдыхайте, я пойду, – врач заспешил к выходу из палаты.

– Доктор!

– Что?

– А Маша, моя дочь?

Врач замер.

– К сожалению, тут мы бессильны. Ваша дочь погибла еще до приезда врачей. Мне очень жаль, примите мои соболезнования.

Дверь захлопнулась. Я снова потерял сознание.

Когда я проснулся, рядом с кроватью сидела матушка. Лицо у нее было… Нет. В таких случаях принято говорить, что лица на ней не было. Я грустно улыбнулся в ответ. Она взяла мою руку и стала гладить ее.

– Мам? А где Оксана? – спросил я.

– Ты не беспокойся, она цела и здорова. По крайней мере, физически, – хрипло, сглотнув комок, ответила мать.

– Я знаю. А где она сейчас?

– Уехала. Домой.

– Как уехала? Я же тут…

– Машеньку поехала хоронить, – от внезапно пронзившей меня боли я сжал простыню.

– Как хоронить?

– Не держать же ее в морге неделю.

– Как неделю?

– Ты три дня был без сознания. Потом немного пришел в себя и снова впал в беспамятство. Дольше ждать уже не было возможности.

– Но она даже не зашла!

– В обиде она на тебя, винит в смерти Машеньки. Говорит, что если бы ты не гнал и следил за дорогой…

– Я следил? Если бы она не полезла назад, перегородив мне обзор… Если бы не расстегнула Машке ремень на кресле… Да что теперь говорить, – я замолчал. Весь вчерашний вечер ушел на перебор вариантов, как бы я стал действовать, будь у меня вторая попытка. И никак я не выходил виноватым. Не видел я того грузовика. И если бы Оксана не полезла назад, все бы обошлось. И Маша была бы жива. Была бы…

Мать посидела еще с час и потом ушла. Она на время поселилась у дяди Васи – больше было не у кого, и я попросил ее в следующий раз привести моего мнимого родственника. Больница больницей, а бизнес бизнесом. Мать же попросил принести мне ноутбук, благо в моих вещах все-таки отыскались дебетные карты: прежний ноутбук был в хлам разбит при аварии, как и мой телефон с его адресной книгой, из которого мать не догадалась извлечь сим-карту, когда была на стоянке, где куковала моя разбитая «Ауди».

Получилось, что я на неделю выпал из виртуальной реальности. С другой стороны, дел у меня в этой реальности осталось так мало, что мое исчезновение могло только подчеркнуть мое желание выйти из интернет-бизнеса в глазах партнеров и просто зевак.

Однако куда больше я думал об аварии, перебирая в памяти все, что делал сам, что делала Оксана. Я искал причину, почему я уступил и взял с собой в поездку свою девушку и своего ребенка, хотя прямой нужды в этом не было. Я пытался понять, откуда вдруг выпрыгнул этот злосчастный грузовик и мог ли я от него увернуться. Хотя бы в своем воспаленном воображении я пытался изменить прошлое.

Наверно, в этот момент то, что я был лишен телефона, – было благом. Я не мог получить звонков. Но не мог и позвонить сам: Оксане, Владимиру, Антону. Не мог на них накричать, пожаловаться, поныть, просить сочувствия, рвать и метать, унижаться и плакать. Мне было больно и некому было сказать об этом. Даже персонал больницы избегал заходить лишний раз ко мне в палату.

На следующий день с утра зашел дядя Вася с ноутбуком. Он рассказал, что фирмы по сути уже нет. На следующий день Антон провел беседу с сотрудниками – кое-кому предложил место в новой компании, а остальных уволил. Уволил почти всех, кого нанимал я. Где офис новой компании, дядя Вася не знал, да и это уже было неважно. Я попросил его забрать все документы и оргтехнику из старого офиса к себе и закрыть договор аренды. С продажей гаджетов было покончено. Надо было придумать, чем заняться теперь.

Я открыл ноутбук, подключился по GSM-модему к Сети, но не смог работать. Мысли снова вернулись ко дню аварии. Пришлось отложить компьютер в сторону. И завтра он остался лежать там же. И послезавтра.

Мать принесла мне новый телефон, где не было ни одного номера в книжке. Я набрал по памяти номер Оксаны – недоступен. Посмотрел вопросительно на мать, но она только развела руками. Мне почему-то показалось, что дело не в похоронах. Просто Оксана постаралась оградить себя от общения со мной. Не пришла в больницу, не позвонила и старый номер отключила или сменила. От этой мысли стало очень больно. И тошно. Временами я называл ее бессердечной сукой и тихо плакал в подушку, поспешно вытирая слезы, если в палату заходила медсестра.

Потихоньку я пошел на поправку. Кости – не кожа, срастаются медленно. Но через месяц мне сняли гипс и выдали коляску для прогулок по коридору: ходить даже на костылях я не смог. Врач качал головой, гонял на рентген и к физиотерапевту, но ноги отказывались слушаться, хотя тепло или холод чувствовали. «Не все потеряно» – эти слова стали девизом всех, кто общался со мной в тот период. Врачи, родственники, знакомые. Я даже сам стал понемногу в это верить: в инвалидной коляске, с погибшим ребенком, почти брошенный женой, с разрушенным бизнесом, уничтоженной репутацией и стремительно тающими сбережениями. Я упивался жалостью к себе и надеялся на чудо.

Чуда не случилось. Я выехал из больницы навстречу первому весеннему солнцу в своей коляске. Дядя Вася, ставший мне почти родным дядей, отвез меня к себе и выделил комнату: «Живи, сколько надо». Я и жил. Спал до обеда, потом отправлялся в туалет, немного приводил себя в порядок, немного ел и снова перебирался к себе в комнату спать или тупо, не понимая сути, смотреть телевизор. Вечером с работы приходил дядя Вася, заглядывал ко мне в комнату, чтобы узнать, как я. Потом мы ужинали, и я ложился спать.

В один из дней дядя Вася вытащил меня из комнаты на кухню, достал из холодильника бутылку водки и приказал: «Пей!» Я выпил сто грамм, потом еще сто. Потом дядя Вася налил и себе. И снова мне. Меня повело.

– Старик, – начал дядя Вася, – я тебя понимаю. Тебе кажется, что ты все потерял: ребенка, жену, деньги, здоровье. Но это не так, старик. Тебе еще двадцати нет. И все у тебя впереди. Немногим Бог дает пережить столько в таком возрасте. Но иногда надо остановиться и посмотреть не назад, а вперед. Вполне возможно, что лучшее как раз там.

– Да я знаю, – пробормотал я заплетающимся языком.

– Ничего ты не знаешь. Ты думаешь, что хорошо уже не будет никогда. Но это не так. Да, история у тебя швах. Но это уже случилось. Это не исправить, мучай ты себя хоть каждый день до конца жизни. Зачем же превращать остаток жизни в ад? Иди дальше.

– Нет, ты не понимаешь, – попытался я возразить. – Ведь если бы она не встала, то я бы заметил…

– Нет, это ты не понимаешь. Все! Ты в коляске, дочь в могиле, жена свалила. Дальше что? Накрыться и ползти на кладбище?

– Нет, ты не понимаешь! – Но высказать мысль я не смог, запутался.

– Оставь прошлое в покое. Оно тебе только спасибо за это скажет.