Кто бы ни сидел на троне в Московском государстве, работы у заплечных дел мастеров в узилище Пыточной башни всегда хватало. Даже в это Смутное время, когда сильной власти не было ни в столице, ни на Руси, кремлевская тюрьма была переполнена узниками. Сюда бросали в первую очередь тех, кто открыто или тайно готовил мятеж против Семибоярщины, кто калечил и убивал польских жолнеров, выходивших в город за покупками, кто закупал и прятал оружие, несмотря на запрет Гонсевского.

В застенок бросали не только мужчин, но и женщин, если они оказывались причастными к нападениям на поляков или доводились родственницами особо опасных заговорщиков.

Матрену заперли в узком каменном мешке с высоким потолком и единственным зарешеченным оконцем, где уже томились, сидя на сырой соломе, три молодые женщины, по одеянию которых было видно, что они из посадского сословия.

— А тебя за что ляхи сцапали, голубушка? — участливо обратилась к Матрене стройная женщина лет тридцати в длинном помятом платье, в наброшенном на плечи теплом шушуне с длинными откидными рукавами. Ее голова была повязана белым повоем, из-под которого ниспадала длинная темно-русая коса.

Матрена пожала плечами, ежась от холода. На ней из одежды был длинный сарафан из шелковой узорной ткани, под которым была тонкая исподняя сорочица. Ни платка, ни шубы Матрена захватить не успела.

— Ума не приложу, за что меня схватили? — растерянно пробормотала она, зябко обняв себя за плечи.

— Бывает и такое, голубушка, — печально вздохнула незнакомка в шушуне. — Ты вон какая красавица! Небось какой-нибудь знатный лях заприметил тебя и возжелал сойтись с тобой на ложе. Дабы склонить порядочную женщину к греховному соитию, ляхи часто сначала стараются запугать ее, бросая в этот застенок. Вон, соседки мои, тетка и племянница, тоже безвинно сюда угодили. — Незнакомка кивнула Матрене на двух женщин, сидящих в обнимку у грязной каменной стены. Старшей из них на вид было чуть больше тридцати, младшей около пятнадцати.

Беседуя с приветливой незнакомкой в шушуне, Матрена узнала, что ту зовут Анастасией Юршиной, что она из купеческой семьи. Поляки повесили ее отца и мужа за то, что те пытались в мешках с просом провезти в Москву несколько мушкетов. Делая обыск в доме Юршиных, поляки стали приставать к Анастасии, которая, защищаясь, выколола глаз ножницами польскому сержанту. За это поляки бросили Анастасию в тюрьму.

— Скорее всего, меня тоже повесят, — без слез и дрожи в голосе промолвила Анастасия, усадив Матрену на соломенный тюфяк и укрыв ее своим шушуном, подбитым беличьим мехом. — Ляхи скоры и свирепы на расправу.

Соседок Анастасии Юршиной по темнице звали Елена Иткупова и Наталья Рудакова. Они были из ремесленной кожевенной слободы. Обеих поздно вечером схватили на улице четверо подвыпивших поляков, которым показалось, что те прячут оружие под одеждой. Поляки пожелали обыскать женщин, но наткнулись на яростное сопротивление с их стороны. Жолнеры избили несчастных горожанок кулаками и ножнами от сабель, после чего они поочередно надругались над ними в одной из харчевен Китай-города. Зная, что полковник Гонсевский сурово наказывает своих подчиненных за подобные поступки, четверо насильников упрятали обесчещенных женщин в темницу, сказав тюремному приставу, что обнаружили у них под шубами кинжалы и мешочки с порохом.

Дознание в тюрьме проводил польский пристав Ян Будыва, в помощниках у которого состояли русские подьячие и палачи. Будыва люто ненавидел русских, считая их всех смутьянами и заговорщиками. Он был весьма неказист внешне, имея малый рост, кривые ноги, тщедушное телосложение. У него был длинный, чуть кривой нос, низкий лоб, обвислые щеки, бледно-голубые глаза с прищуром. На голове Будывы виднелась большая проплешина, которую он тщательно прятал под шапкой, украшенной белыми перьями. Добротный кунтуш из розового бархата с золочеными витыми шнурами на груди висел на тощих плечах Будывы как мешок на колу. Тонкие пальцы пристава были унизаны золотыми перстнями, снятыми им с замученных узников.

Когда Матрену привели на допрос к Будыве, то тот сначала показался ей смешным и забавным. Жидкие усы топорщились щеточкой над верхней губой пристава как у насторожившегося кота. Его бородка висела совсем как у козла. Однако уже через минуту «забавный человечек» заорал на Матрену с такой злостью, что у той душа ушла в пятки. Будыва говорил по-русски, но с сильным польским акцентом, поэтому не все слова в его речи были понятны Матрене. Впрочем, основную суть Матрена все же уловила.

Оказалось, что из Кремля скрылся Данила Ряполовский, и не просто скрылся, но хитростью вызволил из тюрьмы Василия Бутурлина. Ряполовский заявился в темницу в отсутствие Будывы, сказав тюремной страже, что ему велено доставить Бутурлина в Боярскую думу. Поскольку Ряполовский пришел с тремя дворцовыми рындами, тюремщики не стали сопровождать Бутурлина до дворца. Подручные Будывы ничего не заподозрили, поскольку Ряполовский и раньше бывал в застенке по разным делам. Он всегда приходил сюда по поручению думских бояр, поэтому ему все здесь подчинялись.

Гонсевскому и боярам-блюстителям сразу стало понятно, что изворотливый Данила Ряполовский, получив известие о восстании москвичей, поспешил убраться из Кремля как можно скорее. Дабы войти в доверие к вождям восстания, Ряполовский отважился на отчаянный шаг, вытащив из неволи воеводу Бутурлина, главного зачинщика мятежа. Вместе с Ряполовским перешли на сторону восставших москвичей и почти все дворцовые стражники.

Будыва получил приказ от Гонсевского выпытать у Матрены, остались ли у Ряполовского тайные сообщники в Кремле? Ведь даже один изменник может принести немало вреда полякам, зная слабые места в их обороне. Гонсевский не был уверен, что Матрена располагает сведениями о заговорщиках внутри кремлевской цитадели. Однако он отдал ее в руки Будыве, считая необходимым использовать любую возможность для предотвращения вражеских козней.

Дабы показать Матрене, что с ним шутки плохи, Будыва повелел своим подручным привязать веревками к стулу молодого дворянина, приговоренного к смерти за то, что он подстерегал на тихих улочках подвыпивших наемников Гонсевского и разбивал им головы дубиной. На глазах у Матрены один из палачей принялся вырывать зубы у несчастного юноши, орудуя железными щипцами. Стоны и вопли узника, у которого от жуткой боли глаза вылезли на лоб, привели Матрену в полуобморочное состояние. Она еле стояла на подкашивающихся ногах, зажмурив глаза и зажав уши ладонями.

— Теперь ты понимаешь, красавица, что меня лучше не злить, — обратился Будыва к Матрене с улыбкой закоренелого садиста на тонких бескровных губах. — Тебе лучше правдиво отвечать на все мои вопросы, иначе этот костолом повыдергивает все твои белоснежные зубки. — Будыва кивнул на темноволосого детину в длинной грязной рубахе с засученными до локтей рукавами, который поигрывал щипцами, стоя возле привязанного к стулу юноши, белого как мел.

Другой палач стоял позади сидящей на табурете Матрены, поддерживая ее за плечи, поскольку она была как пьяная, заваливаясь то на одну сторону, то на другую.

Матрена с готовностью кивала головой, соглашаясь быть правдивой и покладистой. Она обливалась холодным потом, а ее сердце было готово выскочить из груди.