Я выглядываю из окна. Никаких лимузинов. Никаких карет или экипажей. Сейчас, когда я действительно хочу уехать, нет никого, кто бы мог меня подвезти.

Я рисую плакучую иву, склонившуюся над водой. Я не стану показывать свой набросок мистеру Фримену. Это для моей каморки. Я начала обклеивать стены своими рисунками. Еще несколько таких же занудных уроков — и я буду готова вернуться туда на весь школьный день. Листья получаются хорошо, очень естественно. Весь фокус в том, чтобы сделать их разного размера и наслоить друг на друга. Айви была права.

Мисс Кин пишет на доске: «Доминантный/рецессивный». Я заглядываю в тетрадь Дэвида. Он рисует генеалогическое древо. Дэвид получил гены, отвечающие за волосы, от папы, а отвечающие за цвет глаз — от мамы. Я рисую генеалогическое древо. Генеалогический обрубок. Нас не так уж и много. Я с трудом могу вспомнить имена родственников. Дядя Джим, дядя Томас, тетя Мэри, тетя Кэти; есть еще одна тетя, очень рецессивная. В результате этой самой рецессивности она и оказалась в Перу. Думаю, у меня ее глаза. Я унаследовала ген «И знать ничего не желаю» от папы, а ген «Я подумаю об этом завтра» — от мамы.

Мисс Кин говорит, что у нас на носу контрольная. Лучше бы я была повнимательнее на уроке. Лучше бы меня удочерили. Лучше бы Дэвид не вздыхал так тяжело каждый раз, когда я прошу его дать переписать конспект!

СЛЕДУЮЩИЕ ДЕСЯТЬ ЛЖИВЫХ ИСТИН, КОТОРЫЕ ВАМ ВНУШАЮТ В СТАРШИХ КЛАССАХ

1. Алгебра пригодится вам во взрослой жизни.

2. Ездить в школу на своей машине — привилегия, которой вас могут лишить.

3. Во время ланча ученики должны находиться на территории школы.

4. Новые учебники поступят со дня на день.

5. Колледжи интересуют не только результаты отборочного теста.

6. Мы соблюдаем дресс-код.

7. Мы скоро найдем способ выключить отопление.

8. Водители школьных автобусов — высококвалифицированные профессионалы.

9. В летней школе нет ничего плохого.

10. Мы готовы вас выслушать, если вам есть что сказать.

Тайная жизнь шпиона

Рейчел/Рашель сошла с ума. Она свихнулась. Она ходила в кино с Энди Чудовищем и со своими подружками по обмену, а теперь везде таскается за ним и пыхтит, словно домашняя собачонка. А ее подружка Грета-Ингрид обвивается вокруг его шеи, точно белый шарф. Спорим, что, когда он сплевывает, Рейчел/Рашель собирает слюну в стаканчик и хранит.

Перед уроком мистера Стетмана Рейчел/Рашель и еще какие-то дурочки сплетничают о свидании в кино. Меня вот-вот стошнит. У Рейчел/Рашель — только одно: «Эндито» и «Эндисе». Все ясно как день. Я зажимаю уши, чтобы не слышать ее дурацкого астматического смеха, и принимаюсь за домашнее задание, которое надо было сделать еще вчера.

Делать домашнее задание на уроке обычно легко, потому что голос мистера Стетмана создает мягкий звуковой барьер из белого шума. Сегодня я ни на что не способна, так как не могу отделаться от доводов за и против, которые крутятся у меня в голове. С какой стати волноваться за Рейчел/Рашель? (Он обидит ее.) Она сделала для меня хоть что-нибудь хорошее за этот год? (В средних классах она была моей лучшей подругой, а это тебе не кот начхал.) Нет, она стерва и предательница. (Она не видела, что случилось.) Пусть себе сохнет по Чудовищу; надеюсь, он разобьет ей сердце. (А вдруг он разобьет что-то еще?)

После окончания урока я вклиниваюсь в толпу у дверей, чтобы мистер Стетман не успел задержать меня из-за того задания. Рейчел/Рашель проталкивается мимо меня туда, где ее уже ждут Грета-Ингрид и какой-то коротышка из Бельгии. Я иду следом, но так, чтобы нас разделяло не меньше двух человек, как в детективах по телику. Они направляются в то крыло, где классы иностранных языков. Ничего удивительного. Иностранные ученики постоянно там ошиваются, типа, им хоть пару раз в день надо надышаться воздухом, пропитанным родной речью, а не то они все помрут от удушья в чисто американской среде. Энди Чудовище хищной птицей устремляется вниз, складывает крылья и уже на лестнице пристраивается между девочками. Он пытается поцеловать Грету-Ингрид в щечку, но она отворачивается. Он целует в щечку Рейчел/Рашель, и она хихикает. Он не целует в щечку коротышку из Бельгии. У кафедры иностранных языков бельгиец и шведка машут рукой и говорят «чао». Ходят слухи, что у них там есть даже кофемашина.

Рейчел/Рашель и Энди в дружеском порыве идут вместе по коридору. Я забиваюсь в угол, поворачиваюсь лицом к стене и делаю вид, будто учу алгебру. Полагаю, этого вполне достаточно, чтобы меня не опознали. Они садятся на пол, Рейчел/Рашель — в позе «лотоса». Энди выхватывает у Рейчел/Рашель тетрадь. Она хнычет, точно младенец, и грудью ложится ему на колени, чтобы забрать тетрадь. Он перекидывает тетрадь из одной руки в другую так, чтобы она не могла дотянуться. Затем он что-то ей говорит. Я не слышу, что именно. В коридоре шумно, как на стадионе во время футбольного матча. Его губы источают яд, и она улыбается, а потом целует его влажным поцелуем. Это не поцелуй девочки-скаута. Он отдает ей тетрадь. Его губы шевелятся. Мои уши наполняются лавой. Она ни в коей мере не претенциозная цыпочка Рашель. Я вижу сейчас третьеклассницу Рейчел — ту, что любила картофельные чипсы со вкусом барбекю, и ту, что как-то вплела мне в волосы розовую нитку для вышивания, с которой я ходила несколько месяцев, пока мама не заставила меня срезать ее. Я упираюсь лбом в шершавую штукатурку.

Разреженная атмосфера

Лучшее место для того, чтобы все хорошенько обмозговать, — моя каморка, мой тронный зал, мой отчий дом. Мне нужен душ. Может, стоит сказать Грете-Ингрид. (Мой шведский недостаточно хорош.) Я могла бы поговорить с Рейчел. (Угу, именно так.) Я могла бы сказать, будто слышала нехорошие вещи про Энди. (Что сделает его еще привлекательнее.) Вероятно, я могла бы признаться ей в том, что случилось. (Можно подумать, она станет слушать. А вдруг она передаст Энди? И чего тогда от него можно ожидать?)

В каморке особо не разгуляешься. Два шага вперед, поворот, два шага назад. Я стукаюсь голенью о кресло. Идиотская комната. Что за дурацкая идея сидеть в кладовке типа этой! Я плюхаюсь в кресло. Оно обдает меня застарелыми запахами обитателей подсобки: потных ног, вяленого мяса, залежавшихся в стиральной машине рубашек. Скульптура из индюшачьих костей начинает попахивать гнильцой. И даже ароматические смеси в трех баночках из-под детского питания не перебивают вони. Может, где-то в стене, рядом с вентиляцией, разлагается дохлая крыса?

Майя Анджелоу наблюдает за мной, задумчиво приложив два пальца к щеке. Очень интеллектуальная поза. Майя хочет, чтобы я сказала Рейчел.

Я снимаю фуфайку. Футболка липнет к телу. Отопление по-прежнему шпарит вовсю, несмотря на то что на улице так тепло, что хоть окна открывай. Вот чего мне точно не хватает, так это окна. Сколько бы я ни жаловалась на зиму, мне гораздо лучше дышится холодным воздухом, который, точно серебряный шарик ртути, проскальзывает в легкие и выскальзывает обратно. Апрель выдался сырым: то слякоть испаряется, то дождик моросит. Не месяц, а теплая заплесневевшая мочалка.