— Ох, Клемент, ты слышал, что случилось с бедным Лукасом?

— Нет, а в чем дело?

— Его ограбили, кто-то пытался украсть его бумажник… Он ударил этого негодяя, и теперь он в больнице, тот вор, а не Лукас. Какой же он смелый, правда? Его ведь могли убить. Все это сообщили в вечерних газетах.

Клемент поблагодарил Луизу за то, что она сообщила ему такую новость. Он опустился на стул, удержавшись от желания выйти и купить вечернюю газету. Он продолжал неподвижно сидеть, глубоко и взволнованно дыша. Очерненный клеветой, ужас происшедшего стал казаться еще более зловещим. Нет, это немыслимо, невероятно, непостижимо…

— Лукас безумен, — громко произнес Клемент и вспомнил, что кто-то уже высказывал однажды такое мнение.

Но даже сейчас, и особенно сейчас, он не думал, что Лукас на самом деле сошел с ума. Глаза Клемента наполнились слезами, их горячие ручейки обожгли щеки. Почему он плачет? Разве не принесло ему облегчения известие о том, что Лукас жив и, по-видимому, вполне контролирует ситуацию? Неужели ему хотелось узнать, что Лукас покончил с собой и лежит у себя в гостиной, возможно, возле стола, уже не видя, как заполняет комнату сумрак этого летнего вечера? Клемент вновь подумал, что надо бы съездить и повидаться с братом, но так и не решился. На него навалилась ужасная усталость. Позже, в тот же вечер, ему позвонил Беллами.

— Ты знаешь о Лукасе? — спросил он.

— Да, конечно.

— Разве он сообщил тебе, что собирается отсидеться в тайном месте? Мне казалось, тебя не было дома.

— Нет, этого не знаю. Я выходил.

— Он говорит, что покинет на время свой дом и снимет какую-нибудь тайную квартиру в Лондоне, чтобы избежать внимания прессы.

— Спасибо, что ты сообщил мне.

Дальнейшие новости о брате Клемент узнавал только от друзей и знакомых, пересказывающих ему сообщения из газет, сам Клемент в них даже не заглядывал.

В газетах описывался судебный процесс: обвинение в «чрезмерной жестокости», «неоправданных подозрениях», краткое похвальное упоминание о «смелых действиях» Лукаса в опасной ситуации. Далее следовало сообщение о том, что его «противник» умер, не приходя в сознание, и в итоге все это дело окончательно заглохло. Лукас продолжал упорно скрываться, порождая тем самым массу тревожных мыслей у искренних доброжелателей, считавших его членом «почти семейного круга».

— Почему это вообще могло произойти?

— Ты прекрасно понимаешь причину, — Голос Лукаса прозвучал холодно и решительно, — Почему Каин убил Авеля? Почему Ромул убил Рема? Мне всегда хотелось убить тебя, с того самого момента, как я узнал о твоем существовании. Давай не будем попусту тратить время на очевидные побуждения.

— Да, но побуждения не равносильны действиям… Не я виноват в том, что появился на этот свет… И я никогда не испытывал к тебе враждебных чувств, всегда делал то, что ты хотел, то есть всегда старался угодить тебе… Я отношусь к тебе с искренней симпатией, люблю тебя, ведь ты же мой брат.

— Несомненно, это твоя импульсивная натура побудила тебя произнести столь пустые слова, — заявил Лукас, — Гораздо более могущественные, более жестокие и более реальные силы, не сравнимые с твоим легковесным пустословием, предопределили причины того, не случившегося события. Отлично, теперь все прояснилось, и мы можем предать прошлое забвению.

— Ничего себе отлично! Я должен признать реальность каких-то сил, хотя мне непонятно, почему они способны так завладеть человеком… Но я не осознаю эту ситуацию в целом, то есть всего случившегося. Что ты делал после того, как отослал меня, зачем ты остался там? Я хочу узнать.

— Как же ты беспомощен и наивен. Неужели ты сам ничего не соображаешь? Тот человек был еще жив. На мне лежала ответственность за его травму. Надо было позаботиться о том, чтобы он получил быструю медицинскую помощь.

— Ты же мог просто убежать и сообщить, что нашел раненого человека.

— Я уже сказал, что ответственность лежала на мне. И мне пришлось позаботиться о нем.

— Ладно. Но ты никому не сообщил обо мне о том, что я тоже там был и…

— Естественно, не сообщил. А зачем? Это было мое дело. И я не собирался подвергаться двойному наказанию!

— Двойному?

— Да, за неудачную попытку убить тебя и за убийство случайного прохожего.

— Ты сказал, что ударил его зонтом. Но у тебя же не было с собой зонта.

— Верно, зато у тебя был.

— Мне казалось, я забыл его. О господи! Так ты все продумал, всех обманул. Ты велел мне унести эту биту.

— Я саданул твоим зонтом по дереву и вымазал его в крови. Не забывай, тебя там вовсе не было.

— Но… Ох, Лук, какой ужас! Ладно, ладно, я понимаю. Но он-то ни в чем не виноват, почему ты ударил его?

— Он стал непрошеным свидетелем. Помешал мне в один из самых главных моментов моей жизни, возможно, в самый главный момент. Думаю, я ударил его исключительно в порыве ярости. Естественно, я не собирался убивать его, просто в руках оказалась эта тяжелая штуковина. Спасибо, кстати, что ты принес ее обратно. Спасибо и за то, что унес ее, уж если на то пошло.

Лукас развернул бумажный сверток, положенный Клементом на стол. Клемент подался вперед. Он вновь увидел злосчастную бейсбольную биту, ту самую, что играла решающую роль в «Собачках», игре значительно более жестокой, чем представлялось их матери, которой Клемент не смел показывать свои синяки и кровоподтеки. Вспоминая детство, Клемент понял, что Лукас придумал всю эту игру просто для того, чтобы иметь возможность помучить младшего брата. В те давние времена, однако, она действительно казалась просто игрой, окрашенной поначалу обаянием тайны. Лукас придумал правила, по которым он имел право считаться отбивающим мяч игроком. В редких случаях, когда бита доставалась Клементу, в силу вступал другой набор правил. Однажды Лукас решил усовершенствовать биту, выдолбив в ней дыру и залив туда расплавленный металл, полученный из оловянных солдатиков Клемента. Вскоре после этого, когда Клемент наконец осмелился отказаться от игры, Лукас согласился с таким решением, вероятно сообразив, что серьезная травма брата могла развеять миф об их взаимной дружеской привязанности, который он благоразумно предпочитал хранить. В сущности, как позже понял Клемент, жизнь нередко создает подобные мифы, но их обман очень трудно распознать, если в них содержится доля правды. Порой их игра вовлекала обоих. Клемент упорно восхищался братом, искренне любил его, и, вероятно, именно эти чувства побудили Лукаса сыграть ту роль, которую Клемент так удачно подкинул ему. С удовольствием (и не только в детстве) Лукас всячески дразнил Клемента и, казалось, с одобрением относился к его сообразительности и спокойным ответным реакциям. Так это представлялось Клементу. Кроме того, он убедил себя, что сущность их взаимоотношений является тайной, которую ему, во всяком случае, полагалось хранить. И вот сейчас Клемент и Лукас в полном молчании уставились на орудие убийства. Потом они взглянули друг на друга. Лукас вздохнул. Клемент направился обратно в темный конец гостиной и вновь опустился на стул возле книжного шкафа.