Попытка закончилась чуть раньше появления новой сети, зашипевшей на металле, загудевшем от силы попадания.

– Валим! – Баркас развернулся и прыснул к бетонным блокам, сваленным во дворе. Так вот Урфину и выпало прикрывать их позорное отступление.

Михайловский замок стоит наособицу. Михайловский замок не радостный и даже не помпезный. Михайловский замок мрачен и больше похож на крепость.

Бедный, бедный Павел, выстроивший его, в нем практически и не жил. Ох, да, экскурсоводы, своими тусклыми поставленными голосами, дружно припоминали смешную-пресмешную историю о не справляющемся отоплении. Вот эти, мол, печки, с отделкой из меди и латуни, в двуглавых изразцах, не могли прогреть огромный зал. А-ха-ха, бедный чудак Павел…

Император, в начале века посаженный в бронзе посреди внутреннего двора, слушал и молчал. Он молчал до, во время и после Прорыва. Сидел холодный, мрачный и грустный в окружении мальтийских крестов и призраков прошлого. Поговаривали, что призрак его, немой и гневный, частенько бродил по коридорам замка-дворца-крепости. Но чего только не говорят порой люди.

Громада Инженерного-Михайловского, возвышающаяся неподалеку от храма над кровью его потомка, умершего не своей смертью, даже сейчас, в Зоне, висела над округой так же мрачно, как и с момента создания. Зона, чертова сволочная эстетка, только добавила ему тяжелого очарования. Лишь подрисовала, умелыми штрихами графика Доре, темноты и опасности.

Шпиль дворцовой церкви, стремящийся прямо в серую бездну питерского неба, не сверкал. Патина, черные липкие нити и длинные ветвящиеся побеги плюща оплели его до самого верха. Там чуть ли не сразу после Прорыва сидела непонятная тварь, сгорбленная, сложившая вокруг себя то ли плащ-дождевик, то ли крылья в прорехах. Никто не видел ее вне шпиля. И вряд ли кто-то смог бы объяснить, как она там могла держаться. Да и объяснять было некому.

Окна, почему-то так и не лишившиеся стекол, заросли грязью, накиданной ветрами листвой, нанесенной осенью густой вязкой паутиной. Темные, слепые, страшные окна замка смотрели вокруг, притягивая редко шатающихся вокруг бродяг. Заходивший внутрь – назад не выходил. Это знал каждый, стремившийся в Первый круг. Знал, но всегда находился кто-то, плюющий на истории и решивший пройти внутрь. По мосту с остатками рвов, густо пахнущих болотом, смертью и болезнью.

Михайловский замок не отказывался от свежей крови, ворота скрипели и запускали жертву, ведя по брусчатке к темно-серой фигуре, сидящей на троне. А дальше… рассказать было некому.

Пустые огромные залы, расходящиеся в обе стороны от парадной лестницы, прячущейся в полутьме, глушили звуки, не пускали их подниматься вверх, к сводам с давно облетевшей позолотой лепнины. Пройди здесь хотя бы один сталкер, неожиданно вернувшийся к Периметру, он стал бы седым только от них. От пустых огромных комнат, гасящих любое движение, не пропускавших ни скрипа, ни звона в своем вязком спертом воздухе.

Смотрели со стен лица давно ушедших во тьму и тлен людей, вершивших судьбы миллионов, низвергающих царства, королевства и республики. Бледные выцветшие лица Романовых и их присных, казавшиеся выточенными из слоновой кости, провожали бы оторопевшего бродягу темными провалами глаз. Заставляли ежесекундно водить вокруг себя лучом фонаря, неумолимо гаснущего и становящегося все слабее и слабее. И обострившийся слух, ловящий в мертвой тишине любой звук, заставлял холодный пот катиться сильнее и сильнее, заслышав далекий неживой шепот на разных языках, от старорусского до немецкого, доносящегося с узких злых губ последней российской императрицы.

Замок жил своей, понятной лишь ему жизнью. Мрачная игрушка Зоны, высившаяся третий век посреди мертвого каменного мешка, пронизываемого ветром и холодными плетьми дождей. И ничего общего даже с существованием вокруг него эта жизнь не имела. Мрак и страх имеют лишь свои имена и порождают лишь схожее. Даже если за стенами существует настоящий Ад. Замок рождал внутри что-то более страшное.

В миллениум основную часть залов передали музею. Оставшиеся, никого не удивив, оставила за собой Военно-морская библиотека. Всего лишь библиотека. Библиотека, занимавшая эти старые коридоры более полувека. Книгохранилище, почему-то росшее вглубь там, где это позволили подземные воды Питера. Где их, непокорных и вездесущих, остановили специальным составом бетона и вложенными в них линиями заморозки. Красная империя, забравшая себе все, принадлежавшее слабым потомкам бедного преданного Павла, умела хранить свои тайны.

Длинные белые лампы, забранные сеткой, гудели под самым потолком. Яркий голубоватый свет не дрожал, ровно освещая кладку подземелья. В зеркальной поверхности гомогенного пола, отполированного подошвами людей и колесами каталок, отражались кривые изгибы электричества.

Часовые стояли через каждые сто метров, неподвижные, уверенные, с ног до головы затянутые в черное. Бронепластиковые забрала, такие же наплечные и набедренные щитки, панцири защитных жилетов. Магазины в навесных подсумках выпячивали толстые бока, ожидая своего времени, когда каждый из них сможет поцеловать устье патроноприемника новейших УОКов.

Здесь не суетились и не обращали внимания на царящее светопреставление на поверхности. Люди, забравшие себе ставшие бесхозными секретные коридоры, не боялись кровожадных усмешек и смертельных шуток Зоны. Эти, не снимавшие черную униформу, считали Зону союзником и любили ее. До того сумасшедшего состояния, когда желание расширить каждую превозмогает простейший инстинкт самосохранения.

«Дети Черной Луны» ждали своего часа, готовились к нему и готовили необходимое. А что может быть лучше, чем место посреди куска города, казавшегося страшнее всего прочего?

Замкнутая система циркулирования воздуха тихо гудела работающими фильтрами, насосами и нагнетателями. Изредка потрескивали силовые кабели, уходящие вниз, к системам заморозки грунтов, восстановленным техническим подразделением. В нескольких коридорах пол заметно холодил даже через толстые подошвы. Создатели системы сдерживания грунтов к своей задаче подходили очень серьезно. Так, чтобы навечно, так, чтобы не просто мороз, нет… Полюс, не меньше.

Каталка скрипела задним левым. Или передним левым, смотря как катить. Двум в голубой медицинской униформе с намордниками масок было явно все равно. Они просто делали положенное, неспешно, но и не особо медленно двигаясь к лаборатории. Мигающий алый сигнал над ней только что успокоился, перестав вертеть светящуюся карусель. Значок биоопасности подкрасился зеленым.

Цифровой замок, реагирующий на браслет с чипом, сканирование сетчатки, пробу крови и одновременное снятие отпечатков ладони, мягко зашипел разъезжающимися половинками дверей. Серебристое облачко реагента, дугой вставшее после полного открытия, мазнуло лаборантов и каталку, обеззараживая. Двери, запустив каталку и людей в «предбанник», шикнули, закрываясь.

Мигнул диод камеры, зажужжавшей объективом, фиксирующим прибывших. Вторая, бронированная дверь разъехалась вверх-вниз, утонув в пазах.