Сталин оставил автора без отца, но дал взамен незабываемое чувство причастности к высшей власти. Если в книге и есть герой, то это Иосиф Сталин. Автор и не замечает, как странно звучит такая фраза: «После гибели отца, уже после войны мы с мамой также любили бывать в театрах. В Большом театре, помню, сидели в сталинской ложе».

Незабываемы секунды, когда на будущего автора обращал внимание сам великий человек. Увидев маленького Аллилуева, Сталин сказал его матери:

— Ну вот, за такого сына с тобой и помириться можно!

А отец уже расстрелян…

«Больше всего Сталин тогда уделил внимания нам, детям, о многом расспрашивал, шутил, поддразнивал. За ужином все время подбрасывал мне в тарелку кусочки печенья, апельсиновой кожуры. Мы смеялись, повизгивали от восторга».

Первой воспоминания о кремлевском детстве написала Светлана Аллилуева. Пожалуй, ее литературный опыт и по сей день остается самым удачным: книга была откровенной и серьезной. Правда, больший успех выпал на долю более поздней книги Сергея Хрущева — благодаря умело закрученному, почти детективному сюжету. Хрущев-младший положил начало литературе оправданий, когда кремлевские дети взялись защищать честь отцов. Андрей Маленков в книге «О моем отце Георгии Маленкове» уверял, что Георгий Максимилианович не имел отношения к репрессиям, напротив, пытался остановить Берию. Серго Берия, которому после расстрела отца пришлось носить материнскую фамилию, в книге «Мой отец — Лаврентий Берия» исходит из того, что его отец только и делал, что спасал людей.

Желание не замечать грехи отцов по-человечески понятно. Но Владимир Аллилуев, пожалуй, первым взялся защищать не убитого отца, а того, кто приказал его убить. Его мать, Анна Аллилуева, отсидела шесть лет. Она вернулась домой в ноябре 1953 года другим человеком, тяжело страдая от психического заболевания.

С истории о юном пионере Павлике Морозове, который донес на отца, началось воспитание в советском обществе традиции доносить на самых близких. В годы Большого террора комсомольский аппарат по всей стране принял участие в большой кампании, когда детей заставляли отрекаться от арестованных родителей.

Пионерка, отца которой критиковали на работе, восклицала в отчаянии:

— Как же я с ним жить буду, если он не исправится?

Всем нравилось! Но если вдуматься, как отвратительно настраивать детей против родителей…

Сталин и его подручные превратили страну в полицейское государство. Они развратили людей, добились того, что приличные, казалось бы, граждане, спасаясь от страха или за деньги, квартиру, поездки за границу, а то и просто в надежде на благосклонность начальства доносили на родных, соседей и сослуживцев.

И разрушили одну из величайших ценностей — семью, разорвав святые отношения между родителями и детьми, между мужем и женой. Такие настроения сознательно культивировались.

Один из видных руководителей партии и государства Георгий Леонидович Пятаков просил наркома внутренних дел Николая Ивановича Ежова разрешить ему лично расстрелять бывшую жену, которую арестовали как врага народа. А жена Пятакова вообще не имела никакого отношения к политике! Она была начальником цеха на Московской гидроэлектростанции. Вскоре самого Георгия Пятакова тоже арестовали и расстреляли.

Какое растление! Какое уничтожение всего человеческого! Сталин и сталинисты методично уничтожали то, что сейчас называется традиционными ценностями. И как трудно остаться человеком в этом океане безумия! Когда сама система воспитывает только чрезмерную готовность приспосабливаться. Конечно, в ревущей от счастья толпе страшно отойти демонстративно в сторону. Отстраниться. Сохранить хладнокровие. Промолчать. Не участвовать в подлых делах. Кто не жил в тоталитарном обществе, тот не поймет, как это невыносимо трудно — сохранять самостоятельность, оставаться иным, чем остальные. Но на этих людях держится страна. И это стало ясно в войну.

В самые трудные недели обороны Москвы на пленуме горкома партии член Военного совета Московского военного округа дивизионный комиссар Константин Федорович Телегин жаловался:

— К сожалению, в судебной практике мы имеем за это время только три случая, когда родственники выдали дезертиров…

На партийном собрании столичной комендатуры заместитель коменданта Москвы по политической части бригадный комиссар Федор Гаврилович Филинов призывал:

— Мы должны правильно построить взаимоотношения с общественностью, которая может дать тот или иной сигнал. Там, где это хорошо поставлено, мы имеем такие заявления граждан в райкомендатуру: мать родная заявила на сына, что он дезертир, брат о брате сообщает. Это и есть не что иное, как величайшее патриотическое чувство.

Оборона Москвы — одна из самых драматических глав Великой Отечественной. И вот что потрясает. Начальники с высоких трибун призывали мать доносить на сына — как язык-то повернулся такое сказать! — а потом драпали.

Когда большие начальники позорно бежали из столицы, другие сказали себе: «Это мой город, немцы войдут в него только через мой труп». Они занимали боевые позиции по всей Москве, в самом центре, на улице Горького… На фронт ушли вчерашние школьники, те, кого упрекали, что не доносят на близких, белобилетники, те, кто не имел военной подготовки, кого врачи признали не годными к военной службе по состоянию здоровья.

Они ушли на фронт и погибли. А те, кто произносил эти речи, выжили. Они были нужнее в тылу — на партийной, комсомольской, чекистской работе. Тех не стало, а эти свои представления о жизни понесли дальше, призывая посадить хоть родную мать, если она отклонится от линии партии и правительства…

После войны с санкции Сталина соорудили дело мнимой «юношеской антисоветской организации». Арестовали среди других двоих детей члена политбюро Микояна — шестнадцатилетнего Вано и четырнадцатилетнего Серго. Анастас Иванович не посмел вступиться за детей. Его сыновья просидели на Лубянке полгода. Потом год ссылки. Отбыли ее в Сталинабаде (Душанбе) и вернулись в Москву.

Казалось, все в прошлом. Но вдруг Сталин поинтересовался у Анастаса Ивановича:

— А где твои сыновья, которые были осуждены?

Микоян объяснил, что старший учится в Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского, а младший — в Институте международных отношений.

— А достойны ли они учиться в советском высшем учебном заведении? — с угрозой в голосе спросил Сталин.

По словам старшего сына Микояна, Степана Анастасовича, отец «был уверен, что теперь его детей немедленно исключат, а может быть, и арестуют (это был период новой волны репрессий). Но, видимо, Сталина что-то отвлекло, и он забыл об этом».

Для Анастаса Микояна семья имела огромное значение. Он сам занимался воспитанием детей, и все выросли достойными людьми. Степан, летчик-испытатель, стал генералом и Героем Советского Союза. Владимир, военный летчик, погиб под Сталинградом. Алексей, тоже военный летчик, дослужился до генерал-лейтенанта. Иван — стал инженером-конструктором, Серго — доктором исторических наук.