Девочки убежали, едва закончив свою скудную трапезу. Ты кричишь, изо всех сил стараясь подавить рыдания, рвущиеся наружу с тех пор, как пропала твоя жена. Ты не мог кричать или плакать в присутствии детей и невесток, но теперь, охваченный слепой яростью, ты уже не можешь сдержать слез, и они неудержимо струятся по твоему лицу. Ты не плакал, когда соседи хоронили твоих родителей, которые с разницей в два дня умерли от холеры, свирепствовавшей в деревне. Тебе тогда и десяти лет не было, но ты не мог заплакать, хотя очень этого хотел. После похорон ты спустился с горы, дрожа от холода и страха. И во время войны ты тоже не мог плакать. У твоей семьи была корова. Днем, когда в деревне находились южнокорейские солдаты, ты вспахивал поле на этой корове. В те дни солдаты северокорейской армии под покровом ночи спускались с гор в деревню и похищали людей и коров. Поэтому на закате ты отводил корову в городок, привязывал около полицейского участка и укладывался спать, прижавшись к коровьему брюху. На рассвете ты возвращался в деревню с коровой и снова принимался вспахивать поле. Однажды ночью ты не пошел к полицейскому участку, думая, что северокорейские солдаты ушли из ваших мест, но они ворвались в деревню и попытались увести корову. Ты не отпускал свою корову, хотя они жестоко избивали тебя. Ты побежал за коровой, оттолкнув сестру, которая пыталась помешать тебе, и даже когда тебя ударили прикладом ружья, ты не заплакал. Ты не проронил ни слезинки, когда тебя вместе с другими жителями деревни бросили в затопленное водой рисовое поле, объявив тебя реакционером, потому что твой дядя был полицейским. Ты не заплакал, когда бамбуковое копье пронзило твою шею. И вот теперь ты рыдал во весь голос. Ты понимаешь, как эгоистично было желать, чтобы твоя жена пережила тебя. Из-за своего эгоизма ты закрывал глаза на серьезную болезнь жены. В глубине души ты наверняка догадывался, что жена, которая, казалось, крепко спала, когда ты поздно ночью приходил домой, не открывала глаза, мучимая жестокой головной болью. Ты просто не задумывался об этом. В какой-то момент ты стал замечать, что жена выходила во двор покормить собаку, неожиданно устремлялась к колодцу или собиралась куда-то идти, но замирала около ворот, забыв, куда направлялась, и, в конце концов, беспомощно возвращалась обратно в дом. Ты спокойно смотрел, как твоя жена вползала в комнату и без сил падала на подушку, лицо ее было искажено болью. Ведь прежде только ты испытывал боль, а жена всегда ухаживала за тобой. Время от времени твоя жена жаловалась, что у нее болит живот, а ты неизменно отвечал, что у тебя ломит спину. Стоило тебе заболеть, твоя жена ласково касалась твоего лба и потирала тебе живот, а затем спешила в аптеку за лекарством и непременно готовила для тебя фасолевую кашу, но, когда она чувствовала себя неважно, ты лишь советовал ей выпить какое-нибудь лекарство.

Ты вдруг подумал, что ни разу не удосужился подать жене стакан теплой воды, когда она из-за расстройства желудка голодала по нескольку дней.

Это началось, когда ты скитался по стране, всерьез увлекшись игрой на традиционных корейских барабанах. Через две недели ты вернулся домой и узнал, что жена родила дочь. Твоя сестра, принимавшая роды, сказала, что все прошло легко, но у твоей жены сильная диарея. Она сильно побледнела и ужасно осунулась. Шло время, а ее состояние не улучшалось, и тогда ты понял, что, если немедленно не принять меры, может произойти непоправимое. И ты дал сестре денег, чтобы она купила китайское лекарство.

* * *

Ты по-прежнему сидишь на крыльце пустого дома, и рыдания душат тебя.

Теперь ты понимаешь, что тогда единственный раз за всю жизнь заплатил за лекарство для своей жены. Твоя сестра купила три пакетика китайского лекарства, разбавила порошок горячей водой и дала твоей жене. И в дальнейшем, когда у жены случались неполадки с животом, она частенько говорила:

— Если бы у меня тогда было еще два пакетика китайского лекарства, я бы полностью вылечилась.

Родственникам нравилась твоя жена. Ты лишь здоровался с ними, когда они приезжали, и прощался, расставаясь с ними, но твои многочисленные родственники приезжали только ради твоей жены. Люди утверждали, что еда, приготовленная твоей женой, источала любовь. И даже если она всего лишь шла в сад и набирала немного зелени для супа из фасолевой пасты или пекинской капусты для засолки, люди с удовольствием съедали угощение, хваля и фасолевый суп, и соленую капусту. Твои племянники и племянницы приезжали погостить у вас в доме во время каникул и потом рассказывали, что так отъелись, что на них школьная форма не застегивается. Все говорили, что от риса, который готовит твоя жена, люди поправляются. Когда ты вместе с соседями сажал рис на полях и твоя жена приносила рис и рыбу, тушенную с молодым картофелем, люди бросали работу, чтобы перекусить вместе с тобой. Даже прохожие останавливались, чтобы попробовать приготовленный твоей женой обед. Односельчане спорили за право прийти работать вместе с тобой в поле. Они говорили, что еда, приготовленная твоей женой, настолько сытная, что они способны выполнить двойную работу, прежде чем проголодаются. Если торговец фруктами или одеждой заглядывал в ворота, когда семья обедала, твоя жена непременно звала его в дом и усаживала за стол. Но твоя жена, которая с радостью угощала незнакомых людей и прекрасно ладила со всеми вокруг, с твоей родной сестрой так и не смогла найти общего языка.

Когда жена мучилась животом, она вспоминала так, будто это произошло на днях:

— Если бы тогда я приняла два пакетика китайского снадобья… Даже ты сказал, что мне необходимо принять еще две порции лекарства, потому что я только что родила ребенка и должна поскорее поправиться, но твоя сестра состроила противную физиономию и пробубнила: «Зачем тебе еще лекарство? И этого хватит». И больше ничего мне не дала. А если бы я приняла еще две порции, то поправилась бы окончательно.

Но ты ничего такого не мог вспомнить. И хотя жена постоянно повторяла эту историю, ты ни разу больше не купил лекарство, когда ее мучила диарея.

— Мне надо было тогда выпить еще две порции лекарства. А теперь ничего не помогает.

Когда у нее начиналась диарея, она переставала есть. Ты не мог понять, как можно голодать несколько дней подряд. В молодости ты не обращал на это внимания и только состарившись стал просить ее съесть что-нибудь. И тогда твоя жена с несчастным видом отвечала:

— Животные не едят, когда болеют. Коровы, свиньи… когда болеют, перестают есть. Даже куры. Больная собака тоже перестает есть. Когда собака больна, она и не смотрит на еду, даже если я предлагаю ей какое-нибудь лакомство. Она выкапывает яму рядом с будкой и лежит там. Через несколько дней вылезает оттуда и только тогда ест. И люди ведут себя точно так же. Мой желудок не в порядке, и даже если пища вкусная, сейчас для меня она подобна яду.

Когда диарея не прекращалась, она натирала на терке сушеную хурму и съедала полную ложку. И отказывалась идти в больницу.

— Разве сушеная хурма может помочь? Иди в больницу, обратись к врачу, а потом купи лекарство в аптеке, — наставлял ее ты, но она не слушала. В конце концов, если ты слишком настаивал, она огрызалась: