— Филемон хочет стать монахом. Он постигает добродетель послушания.

— Я у вас в долгу.

— Каждый должен исповедовать свои грехи, не чужие.

— И все же я благодарен, брат…

— Годвин, ризничий. Племянник аббата Антония. — Ричард должен знать, что он не с улицы и может наделать шума. Но чтобы угроза стала несомненной, добавил: — Много лет назад, прежде чем ваш отец стал графом, моя мать была с ним помолвлена.

— Я слышал об этом.

Годвин хотел еще сказать: «И ваш отец бросил мою мать, так же как вы бросите несчастную Марджери». Но вместо этого учтиво закруглился:

— Мы могли бы быть братьями.

— Да.

Прозвучал колокол на обед. Троица с облегчением разошлась: епископ направился к дому аббата Антония, Годвин — в монашескую трапезную, а Филемон — на кухню, где помогал подавать.

Подходя через крытую аркаду, заговорщик думал. Его возбудила животная сцена, но, кажется, он поступил правильно. Вроде бы Ричард поверил.

Хранитель тайны сел за стол рядом с Теодориком, бойким монахом на пару лет моложе. Тот не учился в Оксфорде и, следовательно, смотрел на ризничего снизу вверх. Годвин держался с ним как с равным, что льстило Теодорику.

— Только что прочитал, тебе будет интересно. — И хитрец вкратце поведал ему об отношении досточтимого аббата Филиппа к женщинам вообще и монахиням в частности. — Ты уже давно об этом говоришь.

На самом деле Теодорик никогда не высказывался по этому вопросу, но всегда соглашался с более образованным товарищем, недовольным нерешительностью аббата Антония.

— Конечно. — У Теодорика были голубые глаза и светлая кожа, покрасневшая теперь от волнения. — Как мы можем очистить помыслы, если нас постоянно отвлекают женщины?

— Но что же делать?

— Нужно выступить против аббата.

— Ты имеешь в виду, на заседании капитула? — спросил Годвин, как будто это была идея Теодорика. — Да, блестящий план! Но поддержат ли нас остальные?

— Молодые — да.

Молодежь почти всегда критикует старших, подумал ризничий. Кроме того, он знал, что многие монахи тоже предпочли бы монастырь без женщин или такой, где их по крайней мере не видно.

— Если будешь говорить с кем-нибудь до заседания капитула, дай мне знать, как к этому отнесутся.

Теперь Теодорик обойдет всех и будет просить поддержки. Внесли тушеную соленую рыбу и фасоль. Не успел Годвин дотронуться до еды, как встрял Мёрдоу — монах в миру.

Странствующие монахи жили среди мирян, считая, что ведут более праведную жизнь, чем затворники в монастырях, чей обет нестяжания под тяжестью роскошных построек и крупных земельных владений трещал по швам. Монахи в миру не имели собственности, даже церквей — хотя многие отступали от идеала, принимая от благочестивых почитателей земли и деньги. Сохранявшие же верность изначальным принципам жили подаянием и спали на кухнях. За проповеди на рынках и у таверн им бросали мелкие монеты. Но при необходимости они без колебаний столовались и ночевали в монастырях у обычных монахов. Неудивительно, что их убежденность в собственной святости воспринималась остальной братией в штыки.

Мёрдоу был особенно противным: жирный, грязный, жадный, часто пьяный, нередко его видели в компании проституток. Но этот талантливый оратор умел удерживать внимание сотен людей своими красочными, хоть и сомнительными с богословской точки зрения проповедями. Теперь он без знака высших иерархов встал и начал громко молиться:

— Отче, благослови эту пищу для наших бренных падших тел, полных греха, как мертвый пес полон червей…

Молитвы Мёрдоу, как правило, всегда были длинными. Годвин со вздохом отложил ложку.

На заседаниях капитула всегда читали вслух — обычно из правила святого Бенедикта, но часто из Библии и других священных книг. Когда монахи заняли места на покатых каменных скамьях, расположенных кругом в восьмиугольном здании, Годвин подошел к молодому брату, который должен был читать, и спокойно, но твердо сказал, что сегодня это послушание он выполнит сам, и в нужный момент зачитал тот самый отрывок из Книги Тимофея.

Ризничий нервничал. Он вернулся из Оксфорда год назад и с того времени потихоньку шептался по углам о реформировании аббатства, но до сих пор открыто против Антония не выступал. Аббат слаб и ленив, его нужно вывести из апатии. Более того, святой Бенедикт писал: «На заседания капитула нужно приглашать всех, ибо Господь часто открывает пути юным». Годвин вполне имел право поднять на заседании вопрос о более строгом соблюдении монашеского устава. И все же вдруг испугался. Следовало тщательнее продумать, как тактически использовать Книгу Тимофея. Но теперь уже поздно. Ризничий закрыл книгу.

— У меня вот какой вопрос к самому себе и к братии: не пали ли мы по сравнению с эпохой аббата Филиппа в том, что касается разделения братьев и сестер?

На студенческих дебатах он научился тому, что лучше всего выдвигать свой тезис в форме вопроса, отнимая тем самым у противника возможность возразить.

Первым ответил Карл Слепой, помощник и сторонник настоятеля.

— Некоторые монастыри расположены вдали от населенных пунктов, или на необитаемом острове, или в лесу, или высоко в горах, — неторопливо начал он. — В таких обителях братия отрешена от всяких контактов с миром. Кингсбридж всегда был другим. — От его взвешенных слов Годвин заерзал. — Мы находимся в центре большого города, где живут семь тысяч душ. Служим в одном из самых прекрасных христианских соборов. Многие из нас являются врачами, поскольку святой Бенедикт сказал: «Особо нужно заботиться о больных, ибо каждый поступок монаха должен напоминать о самом Христе». Мы лишены роскоши полной изоляции. Господь предназначил нас для другой миссии.

Возмутитель монастырского спокойствия ожидал чего-либо подобного. Карл терпеть не мог, когда переставляли мебель, просто натыкался на нее. Так же он противился любым переменам, опасаясь спасовать перед неизвестностью. Теодорик быстро возразил:

— Тем более мы должны строже соблюдать правила. Живущий рядом с таверной должен особенно старательно избегать винопития.

Монахи одобрительно загудели: они любили остроумные ответы. Годвин кивнул Теодорику, белое лицо которого порозовело от благодарности. Расхрабрившийся послушник по имени Юлий громко прошептал:

— Чего Карлу женщины, он их не видит.

Кто-то из монахов рассмеялся, но многие неодобрительно покачали головой. Годвин решил, что все идет хорошо. Вроде пока чаша весов клонится в его сторону. Тут заговорил аббат Антоний:

— Что именно ты предлагаешь, брат Годвин?

Дядя не учился в Оксфорде, но неплохо умел заставить противника выложить карты на стол. Годвин неохотно ответил:

— Может быть, стоит вернуться к правилам времен аббата Филиппа?