– Я прошу остальных оставаться здесь, – сказал Гамаш, хотя никто больше и не шелохнулся.

Кроме Берта Финни. Он остановился в шаге от Гамаша, устремив взгляд на лампу и книжный шкаф.

– Боюсь, что мне придется настаивать, – сказал старик.

Гамаш заколебался. На мертвенно-бледном, почти нечеловеческом лице старика застыло испуганное выражение. Но его поступок был благородным. Гамаш кивнул.

Они оставили в комнате молодую женщину-полицейского, и Гамаш спросил себя, кому из них придется труднее: ей, остающейся, или им, уходящим.

* * *

Когда они подошли к желтой полицейской ленте, до них снова донеслись звуки «Für Elise». Дождь прекратился, и туман уполз в горы. Все вокруг было серо-зеленого цвета, и между отдельными нотами было слышно, как капли с деревьев падают на землю.

Гамаш приказал криминалистам отойти, чтобы позволить миссис Финни увидеть дочь. Они встали полукругом на краю леса, глядя, как эта старая женщина, такая маленькая и розовая, идет к яме в земле.

Приближаясь, миссис Финни поначалу увидела только весело трепыхающуюся полицейскую ленту. Желтую. Любимый цвет Джулии. Она была такой женственной, ее дочь, любила хорошо одеваться, а еще любила всякие выдумки и косметику, туфли и шляпки. Любила быть в центре внимания.

Потом миссис Финни увидела полукруг мужчин и женщин на окраине леса, наблюдающих за ней. И над ними – синюшное, опухшее небо.

Бедная Джулия.

Айрин Финни замедлила шаг. Она была не из тех женщин, которые понимают пустоту, которые размышляют над этим. Но сейчас – слишком поздно – она поняла, что это было ее ошибкой. Сейчас она поняла, что пустота на самом деле таковой не является. Даже за несколько шагов слышала она шепоток. Пустота хотела знать что-то.

«Во что ты веришь?»

Вот что заполняло пустоту. Вопрос и ответ. Айрин Финни остановилась – она еще не была готова увидеть то, что ей предстояло увидеть. Она ждала Берта. Она не увидела его, но ощутила его присутствие и сделала еще один шаг вперед. Еще один – и она увидит.

Она помедлила – и сделала этот шаг.

То, что она увидела, совершенно не затронуло ее глаз, а сразу же осело в груди. Прошло всего мгновение, и она погрузилась туда, где нет скорби, в забвение, где нет боли, нет утрат, не существует страсти.

Айрин Финни глубоко вздохнула. Потом еще раз.

Она воспользовалась этими вздохами, чтобы прошептать единственную молитву, которую сумела вспомнить:

Перед сном молюсь на ложе:

Сохрани мне душу, Боже.

Она увидела раскинутые руки Джулии. Увидела пухлые мокрые пальчики, хватающие ее за большой палец в старой кухонной раковине их самой первой квартиры. Ее и Чарльза. Что же ты наделал, Чарльз?

А умру в ночную стужу —

Прибери мою ты душу.

Она предложила молитву пустоте, но было слишком поздно. Пустота уже забрала Джулию, а теперь поглотила и ее. Миссис Финни оглядела людей, стоявших полукругом, но их лица совершенно изменились. Они стали плоскими, как на фотографии. И совсем ненастоящими. Лес, трава, старший инспектор рядом с ней, даже Берт – все они больше не существовали. Стали ненастоящими.

«Во что ты веришь?»

Ни во что.

* * *

Гамаш в полном молчании проводил их в дом, уважая потребность миссис Финни побыть наедине с собственными мыслями. Когда он вернулся, приехала машина с подъемником.

– А вот и коронер. – Лакост кивнула в сторону женщины лет тридцати с небольшим, в брюках, легком летнем плаще и резиновых сапогах.

– Доктор Харрис! – Гамаш помахал ей, а потом стал наблюдать за тем, как поднимают статую.

Бовуар руководил работой, отбиваясь от мошки. Это запутывало крановщика, который принимал взмахи рук Бовуара за указания и два раза чуть снова не уронил статую на Джулию Мартин.

– Эти проклятые твари! – прорычал Бовуар, оглядывая остальных полицейских, работавших как ни в чем не бывало. – Неужели они больше никому не досаждают? Господи боже!

Он треснул себя по голове, целясь в слепня. Но промахнулся.

– Bonjour, – слегка поклонился Гамаш подошедшему коронеру.

Шарон Харрис мимолетно улыбнулась. Она знала, что на месте убийства, где еще находится жертва, старший инспектор требует от подчиненных соблюдения определенного этикета. Он был в этом смысле белой вороной. В большинстве случаев на месте преступления отпускались шутки, часто звучали замечания в духе черного юмора. Полицейских пугало то, что они видят, и считалось, что саркастические, грубые реплики отпугивают монстров. Не отпугивали.

Инспектор Гамаш подбирал в свою команду людей, которых, возможно, тоже пугали жуткие зрелища, но им хватало мужества преодолеть себя.

Стоя рядом с Гамашем и наблюдая, как статую поднимают с земли и с мертвой женщины, доктор Харрис уловила слабый аромат розовой воды и сандалового дерева. Его фирменный запах. Она повернула голову и взглянула на старшего инспектора, на его волевое лицо в профиль. Спокойное, но внимательное.

Ему была свойственна какая-то старомодная вежливость, отчего ей казалось, что она находится в обществе своего деда, хотя Гамаш был всего на двадцать лет старше ее. Когда крановщик увел стрелу со статуей к грузовику, доктор Харрис надела перчатки и приступила к делу.

Она видела трупы и пострашнее. Гораздо страшнее. Ужасные смерти, которые не могли быть отомщены, потому что виновата в этом была только судьба. Возможно, это один из таких случаев, подумала она, осматривая искалеченное тело, потом статую. Затем пьедестал.

Доктор Харрис опустилась на колени, чтобы осмотреть повреждения.

– Я бы сказала, что она мертва уже часов двенадцать. Может быть, больше. Дождь не позволяет определить точнее.

– Это почему? – спросила Лакост.

– Нет мух. Количество насекомых на теле помогает установить, как давно умер человек. Но ливень разогнал насекомых. Они в этом смысле как кошки. Не любят дождя. А сейчас, когда дождь закончился…

Она посмотрела на Бовуара, исполнявшего безумный танец и шлепающего себя по голове.

– Вот… – Она показала на рану. – Видите?

Лакост пригляделась. Коронер была права. Насекомых почти не было.

– А вот это интересно, – сказала доктор Харрис. – Посмотрите-ка.

На ее пальце было что-то коричневое. Лакост наклонилась ближе.

– Земля? – спросила она.

– Земля.

Брови Лакост недоуменно взметнулись, но она ничего не сказала. Еще через несколько минут коронер встала и подошла к старшему инспектору:

– Я могу вам сказать, как она умерла.