Она прошла через темный холл, невольно чутко прислушиваясь ко всем звукам в доме. Их не было – звуков. Ее окружала абсолютная тишина. Мерещится всякая мерзость… Вот что значит торчать часами в Интернете – голова как чугун.

Валокордин хранился на верхней полке дверцы холодильника, туда его ставила Надежда Макаровна. Можно было и тут, на кухне, не зажигать свет, просто открыть холодильник – там и так все найдешь.

Но вдруг Регина обо что-то споткнулась. Она нашарила выключатель – щелк! Свет – мертвенный электрический. На полу кухни что-то белеет. Она нагнулась. Это был пластиковый лоток, в них обычно в супермаркетах упаковывают мясные продукты. Клочки целлофановой обертки рядом, дно лотка было измазано сукровицей.

Регина подняла лоток. Это из-под охлажденных отбивных, она сама их покупала, их очень любил муж. Надежда Макаровна собиралась их замариновать с луком. Но как обертка оказалась ночью здесь, а не в мусорном ведре? Домработница никогда прежде не позволяла себе такой неаккуратности. И потом… она, Регина, ведь сама вечером сновала по кухне – наливала Даниле кефир, потом ставила чайник. Тут все было убрано.

Сукровица испачкала пальцы Регины. Забыв про валокордин, она повернулась к мойке, чтобы вымыть руку. И тут в кухне погас свет.

В темноте не было слышно ни звука. Потом легкое дуновение… Едва ощутимое колебание воздуха. Регина влипла спиной в мойку. «Кто здесь?!» – она не смогла этого крикнуть, горло перехватило. Едва слышный шорох… Что-то осторожно коснулось ее испачканных пальцев, что-то влажное, липкое… как будто языком провели по коже, слизывая, присасываясь пиявкой…

Не помня себя от ужаса, Регина взмахнула рукой, отбрасывая от себя ЭТО… Грохот – на пол полетел термос, стоявший на мойке, она задела его. И этот живой звук словно придал ей сил. Она бросилась к выключателю и…

Свет зажегся, и она увидела Данилу.

Прошло, наверное, несколько минут.

– Ты почему не спишь, сынок? – Она наконец справилась с собой, спросила его, сумела произнести эти несколько слов.

– Ты меня разбудила, мама.

У него был сонный вид, глаза полузакрыты, он был похож на лунатика в этот момент. «Что ты кричишь? Что с тобой?» – он не задал ей этих вопросов.

В холле при включенном свете (горели все лампы – люстра, бра) Регина смотрела, как он поднимается к себе в комнату по лестнице.

Оставив в холле и на кухне свет, она вернулась в спальню. Зажгла ночник. Попыталась взять себя в руки. Попыталась понять, разложить по полкам все. ВСЕ. Но нечего было раскладывать. Да, она смертельно испугалась. У нее просто не в порядке нервы – в этом все дело. Последние дни, дни страха и поисков, не прошли бесследно. В этом разгадка.

Она лежала в постели, смотря на дверь, слушая ночь. Потом веки ее отяжелели – что-то словно убаюкивало, навевая дремоту: усталость, нервы, а может быть, что-то еще – заунывное и протяжное, похожее на песню, где не разобрать чужих слов, где только голоса – сливаются, расходятся, вторят мелодии – флейта, волынка и барабан, глухо отбивающий ритм. Багровая нить на фоне тьмы снова возникла и тут же растаяла. Никаких тошнотворных брызг, никакой сукровицы…

Кто-то явился из темноты следом за флейтой – сильные руки, жаркие губы. Невозможно было не поддаться соблазну во сне, она не понимала – то ли ее любили, то ли насиловали жадно и нежно, обжигая поцелуями, распаляя, доводя до неистовства. Заставляя забыть обо всем – даже о том, что это всего лишь эротический сон, обманка.

Звук в темноте… словно клацнула входная дверь. Наверное, и это тоже приснилось.

Как будто кто-то зовет… Тихий, хлюпающий звук…

Лера Кускова повернулась на бок, засунув сжатые в кулаки руки между колен. Этот звук… словно едят, глотают большими кусками, сосут что-то аппетитное, сладкое…

КАРАМЕЛЬ… Нет, это слово звучит по-другому, на чужом языке. Карамель – это всего лишь перевод. И это не только конфета – ТАМ, откуда доносится зов.

Маленькая ранка на губе все еще саднит, столько времени прошло, а она никак не заживает. Он укусил ее… Ранка как язва, как напоминание, чтобы она не забывала о нем.

А в школе они… Они вроде как с ним дружили. Но теперь школы не будет, ничего этого больше не будет. Будет что-то другое.

МНЕ СТРАШНО…

Пыль, пыль, пыль, белая пыль на дороге. Она везде – в горле, в носу, в волосах. ГДЕ Я? Что это за пыль такая, что это за дорога? Ничего не видно в пыльной мгле, не разобрать.

Натужно ревет мотор, старое железо дребезжит – по дороге катит грузовик. Такие только в кино, в старых фильмах… В кузове полно людей – загорелые, бородатые, странно одетые – тоже как в кино. У многих из них ружья, у других что-то вроде самодельных факелов. Осталось только поднести спичку.

Из кабины высовывается человек в военной гимнастерке, у него в руке пистолет. Он что-то кричит, машет рукой и стреляет. Те, кто в кузове, тоже начинают беспорядочно палить – куда, в кого? Пыль, пыль, пыль – ничего не разобрать.

Это было давно, много лет назад. Но отчего я так ясно вижу все это?

Лера Кускова сжалась в комок под одеялом. Приступ кашля… Это пыль всему виной, она уже в легких. Нечем дышать на этой дороге. Но это же просто сон… Это как фильм… Правда, ты не в зале сидишь перед экраном, а внутри. Помнится, когда она была маленькой, ей так хотелось сниматься в кино – ну хоть в «Ералаше». И вот она как будто внутри, там, за экраном. Это кино про нее и еще про кого-то, только…

ОНА СЕЙЧАС ЗАДОХНЕТСЯ!

Выстрелы… Что это, охота? Вестерн? Или это про войну? Нет, война там была позже. Это случилось еще до войны. Почему ей это известно? Да так, это же кино теперь про нее. И еще про кого-то. Про НИХ ВСЕХ.

Старенький дребезжащий грузовик на полной скорости съезжает в кювет и заваливается на бок. Колесо крутится, крутится… Где-то с кем-то это уже было – повторный кадр.

Те, кто был в кузове, со стонами выбираются наружу. Кто-то успевает, кто-то нет. Хлопок – и взрывается бензин. Столб огня, крики, проклятья.

Грузовик догорает в кювете, пыль постепенно оседает, открывая пейзаж.

Дорога, уводящая в лес, горы на горизонте. Что-то темное движется – там, вдалеке, какое-то пятно. Человек в гимнастерке с усилием поднимается на ноги, он хромает, но погони не прекращает, бежит из последних сил. Лицо, закопченное от дыма, нашивки на гимнастерке – это полицейский, местный, из соседней горной деревни. Как она называется?

Облупленные дома под черепичными крышами – уступами по горе вверх среди зелени и серых камней. Разбитая, мощенная булыжником улица, рыночная площадь – она пуста. Гнездо аиста на высоком дереве, минарет мечети. Двери ее открыты, внутри много стариков и детей.

Дом – белая мазанка с разбитыми окнами на самом верху горы, кривая улица перед ним запружена людьми. И тут тоже факелы, они горят. Кто-то уже на пороге собирается швырнуть факел внутрь дома, остальные готовы выплеснуть ведра мазута на крышу. Но если загорится, пламя неминуемо пойдет вниз, а воды близко в деревне нет, все сгорит. Толпа ревет. Это только на поверхности, это только огонь, эмоции. А внутри под всем этим – страх, серый пепел.