— Прямо не ответишь, — сказал я. — Тут требуется подтверждение свидетелей.

— Мне нужен ответ, — сказал он мрачно. — Мы не в суде.

— Тогда ответ будет утвердительным. Внизу в гардеробе висит одежда, которая, по описанию, была на миссис Кингсли в ту ночь, когда она встретилась в Сан-Бернардино с Лавери. Правда, описание не совсем точное. Это черный с белым костюм, где больше белого, и панама с крученой черно-белой лентой.

Дегармо щелкнул пальцем по конверту, который держал в руке:

— Ну и услугу вы оказали своему клиенту! Значит, женщина, с которой Лавери предполагал уехать, была в доме, где совершено преступление? Не думаю, шеф, что нам долго придется искать убийцу.

Уэббер на слова Дегармо рассеянно кивнул. Внимательно, почти безо всякого выражения на лице, если не считать настороженной недоверчивости, он всматривался в меня.

— Вы же не полные простаки, — сказал я. — Костюм сшит у портного, а найти этого портного не составит труда. Я просто сэкономил вам час времени, а может, хватило бы простого телефонного звонка.

— Что еще? — тихо спросил Уэббер. Не успел я ответить, как у дома одна за другой затормозили еще две машины. Уэббер заторопился к двери. В комнату вошли трое. Сначала коротышка с курчавыми волосами, следом здоровенный, как буйвол, детина, оба с тяжелыми черными чемоданчиками в руках. За ними шел высокий худой человек в темно-сером костюме и черном галстуке. У него были яркие, блестящие глаза и каменное лицо.

Уэббер ткнул пальцем в курчавого:

— Внизу, в душе, Бузони. И соберите отпечатки пальцев по всему дому. Меня особенно интересуют женские. Работа предстоят долгая.

— И вся на меня, — заворчал Бузони и, пройдя вместе с буйволом через комнату, спустился вниз.

— Для вас есть труп, Гарленд, — сказал Уэббер третьему человеку. — Пошли вниз, глянем. Вы заказали карету «скорой помощи»?

Яркоглазый коротко кивнул и тоже отправился с Уэббером вниз.

Дегармо отложил в сторону конверт с карандашом и бесстрастно уставился на меня.

— Мне можно упоминать о вчерашнем разговоре? — спросил я. — Или это наша маленькая тайна?

— Сколько влезет, — ответил он. — Защита граждан входит в мои обязанности.

— А вам не угодно меня просветить? Хотелось бы знать о деле Олмора побольше.

Он медленно побагровел, глаза стали совсем колючими:

— Вы же сказали, что не знаете Олмора.

— Сказал вчера. С тех пор я выяснил, что Лавери был знаком с миссис Олмор, что она покончила самоубийством, что именно он обнаружил труп и его подозревают в шантаже доктора. Во всяком случае, возможность шантажа не исключена. К тому же оба патрульных тоже заинтересовались домом напротив. А один из них заметил, что дело ловко замяли или что-то в этом духе.

— Я сукиного сына в должности понижу, — сказал Дегармо убийственно ровным тоном. — Только и знают, что трепаться. Пропади они пропадом, пустоголовые идиоты!

— Значит, тут один треп? — спросил я.

— О чем вы? — Дегармо посмотрел на сигарету.

— О том, что Олмор убил жену и благодаря связям замял дело.

Дегармо встал, подошел и наклонился надо мной:

— Ну-ка, повтори, что сказал, — мягко попросил он. Я повторил.

Он ударил меня по щеке открытой ладонью. Голова у меня мотнулась, лицо сделалось большим и горячим.

— Повтори еще раз, — сказал он.

Я повторил. Он размахнулся, и голова у меня мотнулась снова.

— Еще разок.

— Нет уж. На третий раз мне может повезти, и вы промахнетесь. — Я поднял руку и потер лицо.

Он стоял надо мной, оскалив зубы, со звериным блеском в очень голубых глазах.

— Теперь будешь знать, как надо говорить с полицейским. В следующий раз отведаешь чего похлеще.

Я крепко сжал губы и потер щеку.

— И еще — только сунь свой длинный нос в наши дела, — сказал он, — очнешься ночью на помойке среди кошек.

Я не сказал ни слова. Дегармо, тяжело дыша, вернулся на свое место и сел. Я бросил тереть щеку и, вытянув руку, пошевелил пальцами, чтобы снять напряжение.

— Я все запомню, — сказал я. — И первое, и второе.

Когда я вернулся в Голливуд к себе в контору, начинало смеркаться. Здание уже опустело. В коридорах была тишина, двери стояли нараспашку, и уборщицы возились в кабинетах с пылесосами, швабрами и тряпками.

Я отпер свою дверь, подобрал конверт, который валялся под прорезью для почты, и, не читая, бросил на стол. Потом открыл окна и, принюхиваясь к теплому запаху еды, поднимающемуся из вентиляции соседнего кафе, уставился на ранние неоновые огни.

Сняв пиджак и галстук, я сел за стол, вынул из ящика бутылку со стаканом и хлебнул виски. Лучше мне от спиртного не стало. Я хлебнул еще раз — с тем же результатом.

К этому времени Уэббер, видимо, уже встретился с Кингсли. Кристл объявили в розыск или вот-вот объявят. Дело представляется им проще пареной репы: скверная история между двумя довольно скверными людьми — слишком много любви, слишком много алкоголя, слишком много постели, а в результате — дикая ненависть, кровожадные инстинкты, смерть.

Нет, чересчур уж все это просто, подумал я.

Я взял конверт и раскрыл его. Марки на нем не было. Письмо гласило:

Такой же изящный почерк, как и рука, которая водила пером. Я отложил письмо в сторону и сделал еще глоток. Злость стала проходить. Я подвигал туда-сюда вещи на столе. Собственные руки казались мне опухшими, горячими, неловкими. Проведя пальцем по углу стола, я посмотрел на прочерченную в пыли полоску, посмотрел на грязный палец, вытер его, посмотрел на часы, на стену и уставился в никуда.

Убрав бутылку, я сполоснул под краном стакан, вымыл руки и побрызгал холодной водой на лицо. В зеркале было видно, что краснота на левой щеке исчезла, но лицо все же припухло. Совсем немного припухло, но меня заколотило снова. Я причесался, разглядывая седину в волосах. Ее становилось все больше. Лицо выглядело каким-то нездоровым. Мне оно не понравилось.

Я вернулся к столу, перечел письмо мисс Фромсет, расправил его на стекле, понюхал, снова расправил, сложил и убрал в карман пиджака.

Я сидел очень тихо, слушая, как успокаивается за открытыми окнами вечер. И постепенно я успокоился тоже.

«Россмор Армс» оказалось мрачноватым, из бурого кирпича зданием, охватывающим крыльями огромный двор. В обитом плюшем вестибюле было тихо, стояли кадки с деревцами, а в огромной, похожей на собачью конуру клетке скучала канарейка. Пахло половиками, пылью и увядшими гардениями.