В богатых кварталах больших городов «школы» представляли собой менее прискорбное зрелище и располагали даже некоторой обстановкой. Учительница восседала за партой, ученики размещались на лавках; в углу стояло проявление высшей роскоши — отхожее ведро.

Ребенка, достигшего семилетнего возраста, передавали в руки учителя, у которого он должен был получить подобие современного среднего образования. Здесь он зависал на пять лет.

Заведение учителя обозначала вывеска. «Адриан Вутерс, сын Кёйпера. Здесь учат детей». Иногда надпись имела более литературную форму. Один роттердамский учитель выполнил ее в форме двустишия:

В другом месте роль вывески играла картина, изображавшая г-на учителя в кругу воспитанников. Или в ход шел лозунг, призванный привлечь любопытство бережливых родителей: «Великая наука за малые деньги».

Школьные помещения устраивались либо на более просторном первом этаже дома, либо на самом тесном, в зависимости от социального уровня учеников. В большинстве своем помещения состояли из двух комнат, позволявших разбить учеников на две группы по различным критериям — большие и маленькие или, скажем, богатые и бедные. Одна из групп доверялась заботам жены учителя или даже лакея. В каждой комнате детей рассаживали в зависимости от пола, иногда возраста, но не в соответствии с нашим современным делением на классы.

В деревне все обстояло проще. Во Фрисландии или Хелдере под деревенские школы выделялись конюшни или амбары. Иногда это были просто саманные хаты, холодные зимой и душные летом.

В широкой камилавке и накинутой мантии, из-под которой выглядывали штаны до колен и жилет, учитель восседал в тяжелом кресле. На расстоянии протянутой руки от него на столике или этажерке лежали Библия, Псалтырь, песочные часы, несколько учебников, запас гусиных перьев, перочинный ножик, бутылка чернил и коробка с песком вместо промокашки. К этим профессиональным принадлежностям добавлялась металлическая расческа, которая предназначалась для неряшливых учеников и чье усердное применение рассматривалось как наказание. В углу, иногда посреди комнаты в зимнее время чадила торфяная печка, жар которой в спертом воздухе скоро становился невыносимым. По стенам висели картинки из букваря, десять заповедей, «Отче наш», основы вероисповедания и самое главное «Предписание» — сборник правил поведения на занятиях, в церкви и на улице, который учитель обязан был повесить на видное место.

Каждый день урок начинался с молитвы и чтения главы из Писания. Затем следовало пение псалма. После дети занимались индивидуально. Ученики поочередно подходили к кафедре, снимали шляпу и получали от учителя задание или же отвечали наизусть выученный урок. Затем они надевали шляпу и возвращались на свое место на скамье (они были разного размера, с партами и без) или за один из свободных столов. И так в течение всего долгого дня, 330 раз в году! Около 1600 года школа летом открывалась в 6 утра, зимой — в семь, и закрывалась в 7 часов вечера. В течение учебного дня было два больших перерыва — с 11 до часа и с четырех до пяти. Дети могли подкрепиться дома или съесть в классе захваченные из дому бутерброды. В течение века продолжительность занятий сократилась — с 8 до 11 или полудня в первой половине и с часу до 4 или 5 вечера. Один раз в неделю, в среду или четверг, занятия заканчивались на час раньше обычного; в субботу уроки полностью отменялись во второй половине дня; но эти отдушины заполнялись пением псалмов и изучением катехизиса. Каникулы в городских школах обычно составляли две недели. Кроме того, власти разрешали предоставлять ученикам дополнительные свободные дни при условии, что они не будут совпадать с папистскими праздниками. Именно поэтому школы закрывались, например, на время скотных ярмарок. Часто семьи испрашивали освобождение от занятий для своих детей по случаю дня рождения или семейного события, и учитель обычно удовлетворял такие просьбы. Зато к прогульщикам снисхождения не было, их примерно наказывали ударами гибкой линейки.

Учитель располагал разнообразнейшей гаммой орудий воспитания. Кнут, линейка и ремень обрушивались как на одетого шалуна, так и на его оголенные части. В некоторых школах, особенно для детей бедноты или сирот, применялся позорный столб или деревянная колодка, в которую заковывали ногу ребенка на определенное время, часто на целые дни, чтобы жертва таскала за собой этот груз по улице и в церковь. «Ослиный колпак» по сравнению с прочими выглядел мягким наказанием. Его носили на шее — виновный выставлялся на стуле с надписью, сообщавшей о совершенном проступке.

Программа занятий сводилась главным образом к изучению житий святых, чтению, письму и арифметике. К девочкам относились с еще меньшей требовательностью, и умение пользоваться иголкой с ниткой считалось достаточным опытом для дальнейшей жизни. Чтение букв преподавалось в алфавитном порядке от А до Z, не рассматривая их сочетаний в словах. Последние произносились учителем целиком и прилежно повторялись (и искажались) учениками на манер псалма. Если детишек было много, производимый ими гомон долетал до улицы к вящему неудовольствию прохожих. «Лучше, — говорили они, — пройти мимо кузницы, чем мимо школы!»

Простейшая арифметика в силу своего практического применения в торговле представляла собой предмет особого внимания со стороны большинства наставников, которые в свободное от занятий время выполняли функции муниципальных бухгалтеров. Их методика преподавания опиралась более на практику, нежели на теорию. Они предлагали ученикам решать задачи следующего рода: «Два человека купили в складчину восемь пинт мальвазии и хотели бы разделить их поровну. Но чтобы разделить купленное вино на равные части, у них нет другой меры, кроме одной бутылки в пять пинт и другой в три. Вопрос: как следует им поступить?»

Правописание, считавшееся самым полезным из прочих предметов, пользовалось огромным престижем. Некоторые аристократы превращали каллиграфию в настоящее искусство. Они писали, как чеканят граверы. Слава голландцев и зеландцев как мастеров письма распространилась за пределами страны. Красивого почерка было довольно, чтобы учитель мог найти клиентуру по своему выбору, какими бы убогими ни были его педагогические таланты и каким бы дурным ни был характер. При письме использовалось птичье перо или тростинка и черные чернила из сажи, разведенной в масле. Детей обучали выводить романские и готические буквы, наклонные и прямые. Ежегодно муниципалитеты устраивали для городских школьников конкурсы чистописания. Победителям вручали серебряное перо, письменный прибор, книгу или же выбивали их имена на почетных досках.

Для чиновников, коммерсантов и юристов упражнения в каллиграфии имели чрезвычайно большое значение. В кругах буржуазии, мелкой и крупной, все писали очень много, эпистолярное творчество прочно вошло в обиход. Со школьной скамьи ребенок одновременно с правописанием постигал азы риторики. Если, став взрослым, он находил свои знания недостаточными, их можно было расширить, купив соответствующие дидактические пособия и даже сборники образцов писем, включая любовные. В особых случаях обращались к общепризнанным авторам, специализировавшимся в цветистой прозе или стихосложении и умевшим ловко состряпать красивое объяснение в любви с предложением руки, уведомление о крестинах или похоронах, приглашение на торжество.