На Лубянке меня сразу вызвали на беседу. Я ответила, что отправилась на свое обычное «гуляние», но от «пастухов» оторвалась намеренно, чтобы «потренироваться». Вдруг придется еще отправиться за кордон, как бы не растерять навык? Не думаю, что мне поверили. Они никому не верили — не такая организация. Но до поры до времени оставили в покое — я была нужна.

Алексею же нагорело куда сильнее. Юля закатила скандал на всю академию, накатала заявление в партком, что ее муж не ночевал дома, а «шлялся по бабам», и просила его примерно наказать. Алексея вызывали, разбирали, кроме того, вдруг выяснилось, что какие-то злоумышленники проникли ночью в аудиторию академии и перемяли все карты. Тут про Петровского быстро забыли, в академию прикатило НКВД разбираться: вдруг шпионы хотели «срисовать» информашку? К счастью, отсутствие Петровского ночью дома и «вскрытие» аудитории, как выразился следователь, никак не связалось друг с другом. Правда, Юля откопала откуда-то дружинника, как оказалось, тот работал наладчиком на фабрике. Он показал, что в парке видел товарища Петровского, как тот целовался с девицей, и все. Но Юле хватило и этого. Алексей долго еще потом ходил с синяками, оставленными сковородкой, которой она его отколотила в коридоре общаги. Жена грозила, что он всю жизнь будет жалеть о том, как обошелся с ней. Но не пришлось. Очень скоро Петровский объявил жене, что уходит от нее.

Несмотря на все мои протесты Алексей договорился со своим старым товарищем Кондратьевым, возглавлявшим одно из управлений на Лубянке, и перешел к нему на службу. Спустя некоторое время, уладив формальности, они перевели меня в свое подчинение. Алексей даже поселился в том же доме, что и я, взяв квартиру этажом выше, и приказал устроить лестницу, чтобы не приходилось пользоваться общественной. Так мы стали жить вместе. Конечно, Клава сразу исчезла, как и иные соглядатаи. Для меня наступили годы спокойствия, наполненные давно забытым ощущением счастья. Мы почти не разлучались. Ездили в Крым и в Пицунду. Мой список обязанностей в НКВД стал необыкновенно короток, практически меня освободили от службы. Алексей и его помощники все делали за меня, я же только числилась — не больше. Я отдохнула, расслабилась, оттаяла. Я заново научилась улыбаться и радоваться жизни. Это было почти сказочное существование — особенно в сравнении с тем, что последовало за ним. Конечно, оно не могло продолжаться долго.

После смещения Ягоды, который, как считал Сталин, гораздо больше волочился за невесткой писателя Горького, чем занимался делом, к власти в НКВД пришел Ежов. Отвратительный маленький человечек, малообразованный, с большими амбициями и явными гомосексуальными наклонностями, истерик и психопат. Это случилось в сентябре 1936 года. Мы с Алексеем прожили уже шесть лет, и я думала — так будет всегда. Я очень хотела подарить Алексею сына, которого он так желал. Но оказалось, это невозможно, долгое пребывание в холодном подвале у Каретникова, страшные побои, которым я подвергалась там, лишили меня счастья материнства. Надо было долго лечиться, чтобы осуществить свое Желание, правда, без особых гарантий. Но на это мне не было отпущено времени.

Для чего-то, я сначала не поняла, Ежов сразу же, как только Уселся в кабинете, затребовал меня к себе. Сколько Алексей ни пытался избавить меня от необходимости являться перед очи начальника, ничего не помогло, — Ежов настаивал. Когда я пришла, он долго выхаживал вокруг, заложив руки за спину. Я не думаю, что он любовался моей красотой. Алексей говорил, что он куда с большим вниманием и удовольствием рассматривает обнаженных юношей, но какие-то мысли роились у него в голове. Он отпустил меня, так и не сказав ни слова.

Вскоре стали происходить очень подозрительные события. Однажды Алексей отсутствовал почти двое суток, а вернувшись, сообщил, что на операционном столе, при, казалось бы, совсем не опасной операции умер нарком Красной армии, второй человек в стране Михаил Васильевич Фрунзе. Умер, как предполагал Петровский, неслучайно. Думаю, Алексей знал наверняка, что смерть Фрунзе была предопределена, просто мне не стал говорить. Сам же был крайне обеспокоен. Всю ночь он не мог заснуть, ходил по кабинету, и я из спальни слышала его шаги и тоже не сомкнула глаз.

Признаюсь честно, я не сожалела о Фрунзе. Я знала, что не моргнув глазом, этот красный командир приказал в 1918 году затопить в реке Урал две баржи, переполненные плененными колчаковскими офицерами. Только чудом среди них не оказалось князя Белозерского, он избежал плена, уехав незадолго до того с Машей Шаховской в Париж. Сотни людей были утоплены заживо — такое мог совершить только совершенно безнравственный выродок. Но для Красной армии, а вскоре, увы, и для белой, такая практика стала обычным явлением. То же относилось и к Тухачевскому, солдаты которого безжалостно расстреливали мятежных крестьян. Но с Тухачевским был тесно связан Петровский. И это значительно меняло дело.

Тучи над Тухачевским и его сподвижниками сгустились спустя полгода, в 1937-м. Без всякого сомнения, все ответственные начальники в НКВД, связанные с внешней разведкой, и, конечно, сам Ежов знали, что дело Тухачевского инспирировано гитлеровской службой СД. Операция была умно, тонко проработана, как это водится у бригадефюрера Шелленберга, возглавляющего эсэсовскую разведку и по сей день, и безошибочно выстроена с точки зрения психологического воздействия. Мне пришлось принять участие в некоторых эпизодах противодействия ей.

Однажды поздно вечером мне позвонили и приказали явиться к Сталину. Я была ошарашена: для чего понадобилась? Ведь хозяин и его окружение не вспоминали обо мне уже несколько лет. Ни Алексей Петровский, ни его начальник Кондратьев тоже ничего не знали. За мной пришла машина, и я поехала в Кремль. Иосиф Виссарионович встретил меня, стоя у стола, с привычной для него трубкой в руке. Он был немного бледен, только что перенес простуду. Жестом оборвав доклад, подозвал к себе и показал письмо.

— Прочтите, — приказал он коротко, — про себя. Я уже читал. В переводе.

Письмо было написано по-немецки, его автор, президент Чехословацкой республики Бенеш, обращаясь к советскому лидеру, недвусмысленно намекал, что ему известно из надежных источников об измене некоторых видных деятелей советского генерального штаба и об их сговоре с германскими военными, цель которого состояла в свержении большевистского режима.

— Не кажется ли вам, Катерина Алексеевна, — Сталин повернулся и пристально посмотрел на меня, — что это чистой воды провокация? Мне кажется, здесь обязательно найдется немецкий след, если разобраться.

— Товарищ Сталин, — ответила я осторожно, — сходу ничего точно сказать невозможно. Источники, на которые ссылается президент Бенеш, требуют проверки.

— Вот и проверьте, — поручил он мне неожиданно. — Вы проверьте, я думаю, вам будет интересно.

— Слушаюсь, товарищ Сталин, — я смотрела на него с недоумением. Почему я? Почему не Наркомат иностранных дел? Почему не мой шеф Кондратьев?

Он отпустил меня без объяснений. А вскоре все выяснилось. Проверка показала, что все пути действительно вели в Берлин. Близкое фюреру крыло германской разведки, возглавляемое Гейдрихом, в противовес абверу адмирала Канариса, боролось за влияние и старалось, используя своих агентов в Праге, найти прямой выход на Сталина. Конечно, не ради того, чтобы удовлетворить любопытство и покопаться в грязном белье советских лидеров. Цели были куда масштабнее.