Мать понимала, как это опасно, но в Новосибирске она пришла к выводу, что наше путешествие уже не схватка интеллектов с враждебными властями, а опасная игра, ставка в которой — сама жизнь. Наш чичероне по полной форме проводил нас на поезд, направлявшийся в Ташкент — в 2000 километров от Новосибирска. Следующие несколько дней он ехал вместе с нами. Проверки проходили часто, и билеты тщательно рассматривали. При каждом контроле у нас замирало сердце, но картофельный штамп нашего ангела-хранителя в военной форме каждый раз выдерживал проверку.

* * *

Для граждан бывшей Речи Посполитой путешествие на восток к соляным шахтам Иркутска имело печальные ассоциации. Поэтому мы испытали облегчение, когда в Новосибирске освободились от пут «оси запад — восток» и резко повернули на юг, на Турксиб. В то время это была изматывающая узкоколейка с редкими разъездами и открытыми всем ветрам городишками. Я из них смутно помню только депрессивный Семипалатинск. Продвигались мы медленно и подолгу ждали на разъездах — мы почему-то всегда слишком рано приезжали на рандеву с встречными поездами. Во время таких остановок я стал сходить с поезда, чтобы размять ноги. Почему-то я был единственный, кто так поступал, или мне так казалось. Это было прекрасно, но могло оказаться опасным. Однажды машинист тронулся без предупреждения, и мне пришлось бежать вдоль движущегося поезда, чтобы забраться на него за несколько вагонов до нашего. Матери я не рассказал об этом эпизоде. Иногда я сидел на подножке поезда, таким образом нарушая закон вместе с кондуктором. Мы сидели, молча глядя на бескрайнюю сухую степь, проплывавшую мимо нас. По мере того как температура неуклонно повышалась, от этих бдений нас стало клонить в сон.

Еще одним развлечением была охота за едой на станциях. На некоторых из них была походная кухня, но желающих было столько, что у тринадцатилетнего мальчишки было мало шансов в этой толкучке. Поэтому я разработал хитрый план. Я дожидался последнего свистка, когда толпа бросалась к поезду, подставлял свою миску, а потом бежал очень быстро, чтобы вскарабкаться в вагон уже на ходу — часто меня втаскивали сочувствующие пассажиры. Мать была довольна моей предприимчивостью. Не думаю, что она в должной мере понимала, насколько это было рискованно. Но она тоже умела идти на риск. Возможно, знала и втихомолку одобряла.

Однажды после обеда справа показалась бескрайняя водная гладь. Кто-то сказал, что это озеро Балхаш. На самом деле оно больше похоже на море, чем на озеро, и я первый раз в жизни видел сразу столько воды. В тот день озеро было бурным, и волны подступали к колесам нашего вагона. Я смотрел как завороженный. Потом, за Алма-Атой показались подступы к могучим снежным хребтам Тянь-Шаня. Виды становились все эффектнее. Поезд повернул на запад и шел вдоль подножия этих величественных гор всю дорогу до Ташкента.

Не доезжая 50 миль до пункта нашего назначения, в Чимкенте, мы впервые столкнулись с дынями в изобилии и целыми кувшинами грубого местного вина, все очень задешево. Хлеба, увы, не было… Вид у всего этого был очень соблазнительный, и мы — неопытные чужаки — перестарались с дынями. За это мы поплатились — диареей, жертвой которой пали многие, в том числе и я. Мать, не очень понимая, что делать в этой ситуации, велела мне попробовать красного вина. Я выпил здоровую кружку, заснул крепким сном и проснулся через несколько часов полностью исцеленным. С этого момента я безоговорочно верил в способности матери к импровизации, не говоря уж о целебных свойствах красного вина.

Мы подкатили к вокзалу в Ташкенте, вымотанные долгой дорогой и дезориентированные жарой. На огромной площади перед вокзалом было полно народу, живущего здесь в надежде дождаться своего шанса и продолжить путь. Мы выгородили себе свое пространство. Вокруг нас было заметно большое количество поляков в военной форме. Казалось, что ташкентский вокзал оккупирован поляками, что было неудивительно, поскольку ставка генерала Андерса располагалась неподалеку, в Янгиюле, не более чем в 30 километрах отсюда. Было отрадно видеть, что НКВД здесь на вторых ролях.

Ташкент был полон лязгающих трамваев. Для меня с тех пор, как я побывал во Львове, трамваи ассоциировались с большими городами. Ташкент явно был одним из них, и я был полон решимости его исследовать. Мать, поглощенная обсуждением следующей фальшивой компостировки с нашим ангелом-хранителем, сержантом, и уверенная, что моего знания жизни хватит для такого спонтанного туризма, отпустила меня. Я и вскочил в следующий же трамвай и начал свои странствия.

Новые советские площади, казалось мне, слишком давят, а старый Ташкент с его низкими домами и высокими стенами из высушенной солнцем грязи — не слишком привлекателен. Но базары отличались великолепием красок. Я не мог оторвать глаз от тюбетеек на головах мужчин, выложенных пирамидками изюма и кураги, наслаждался атмосферой чайных домов. Но в конце дня меня ожидал зловещий эпилог. На одной трамвайной остановке мне пришлось обеими руками тянуться к поручням, так на меня напирала неизвестно откуда взявшаяся толпа молодых людей. Уже в трамвае я увидел, что оба кармана моих брюк разрезаны бритвой. Я с облегчением обнаружил, что мои несколько рублей остались при мне, несмотря на попытку социалистического перераспределения ресурсов. В наш лагерь у вокзала я вернулся очень усталым и с уймой историй.

Тем временем наш сержант в качестве прощального подарка вручил матери свежевырезанный поддельный штамп на следующий отрезок нашего пути. На следующее утро после теплых прощаний и объятий мы сели на поезд до Самарканда.

Где-то в 70 километрах от Ташкента мы пересекли полноводную Сырдарью. Эта встреча повергла нас в благоговейный трепет. Тогда я не вполне отдавал себе отчет в том, что нам предстояло оказаться на одном из великих ристалищ истории, «Трансоксиане», как называли ее мужи Средиземноморья. Эти огромные просторы азиатской степи раскинулись между древними реками Оксусом и Яксартесом, сегодняшними Амударьей и Сырдарьей. Большую часть региона занимает пустыня Кызылкум, которая простирается к северу от Аральского моря. Ее южная часть благословлена двумя важными оазисами, Самаркандом и Бухарой, и плодородной Ферганской долиной. Где-то в 330–327 годах до н. э. Александр Великий сделал в этом плодородном уголке привал на пути в Индию. И как было у него в заводе, он основал здесь еще одну Александрию — Александрию Дальнюю — на левом берегу Яксартеса, недалеко от того места, где мы переехали реку на пути из Ташкента в Самарканд. В 1336 году в местечке под названием Кеш, где-то в 80 километрах от Самарканда, родился ребенок, которому предстояло войти в историю под именем Тимура Хромого, или Тамерлана. Он сделал Трансоксиану центром своей империи.

Мы лишь мельком увидели Самарканд из окна вагона. Мне он запомнился как город, укромно укрывшийся в сени дерев. Это и неудивительно: он находится в центре прекрасного оазиса. Здесь во время пьяной ссоры Александр убил Клита, своего ближайшего друга и лучшего командующего конницей; здесь Тамерлан основал свою столицу — город, знаменитый своей великолепной архитектурой. И по сей день историки и туристы стекаются в Самарканд на его могилу. И здесь, в Самарканде, украли наш последний мешок сухарей из Николаевки, но это было уже не так важно.