Двадцатого и двадцать второго ноября они были здесь, а двадцать четвертого счастливый любовник был застрелен ревнивым мужем. То есть всего два раза. Если разведка не ошибается. Но даже если ошибается, то не больше трех… Да нет, все-таки два… скорее всего, иначе заметили бы, народ тут глазастый. Не повезло.

И что дальше? Дальше, дальше…

Недолго думая, Федор набрал капитана Астахова. Тот был, как всегда, страшно занят.

– Чего? – не поверил своим ушам капитан, услышав вопрос Федора. – На хрен? На хрен тебе результаты вскрытия? Ты чего, Философ, совсем? Что ты хочешь там увидеть? Не морочь мне голову, меня и так с самого утра… э-э-э… Не лезь в это дело!

– Коля, мне нужна всего-навсего одна маленькая деталь. Сделаешь? Мне не нужен документ, можешь посмотреть сам, а потом перезвонишь.

– Зачем?

– Потом скажу. Жду звонка, Коля. Желательно до конца дня.

Характер у капитана Астахова жесткий, он прямолинеен, местами уперт и неуступчив, и если сказал «нет», то это твердое «нет» и обжалованию не подлежит. Настоящий полковник, хоть и капитан. Но есть у него одна маленькая слабость, без которой, впрочем, не бывает хорошего оперативника. Он любопытен в хорошем смысле слова, вернее, любознателен. Федор был уверен, что капитан перезвонит, он слишком хорошо знал своего друга. Перезвонит и потребует объяснений. От всяких завиральных версий этих двух… Федора и Савелия, капитан хватался за голову, но тем не менее не мог не признать, стиснув зубы, что да, коллективная их мысль бывает довольно-таки плодотворной, хотя и дурацкой на первый взгляд.

Капитан Астахов перезвонил Федору в семь вечера…

…И снова была ночь, и снова была керамическая кружка кофе, бурая, с уродливыми потеками снаружи, и нежно-розовая, как раковина каури внутри. И листки бумаги были, на которых Федор черкал по своему обыкновению геометрические фигуры и вопросы под номерами: номер один и скобочка; номер два и скобочка. И так далее. Что, как он считал, подстегивало мыслительный процесс. Главное, правильно прилепить номер и расставить по ранжиру. В итоге подстегивания мыслительного процесса вы-крис-тал-лизовались… тьфу, попробуй произнеси не запнувшись! – следующие вопросы.

Вопрос первый) Кто? Кому выгодно? В смысле, кто сделал фото и отправил ревнивому супругу. Чего он добивался? Возможно, чувство справедливости взыграло, чтоб неповадно? Или все-таки была цель?

Была, решил Федор. Была цель. Бабушки на скамейке у дома могли раззвонить окрест в воспитательных целях, а тут был умысел. Проделал это человек, прекрасно знающий обоих… Обоих? Неясно. Нию он знал наверняка, и адрес ее был ему известен. Зачем?

Вопрос второй) Всего два свидания! То, что их увидели, – везение, свидетель оказался в нужное время в нужном месте. Что это было? Совпадение, абсолютно случайная встреча? Принимая во внимание, что по статистике, в среднем, тайное становится явным после трех-четырех-пяти экспозиций. То есть, если бы их увидели на четвертый раз, это было бы статистически в норме и вполне естественно. Засветиться же на первый раз или на второй… что-то в этом маловероятное и сомнительное. Хотя, возможно, они меняли гостиницы? Он подумал, что ответ могла бы дать Ния, но он никогда ее об этом не спросит, так что проехали. Если не случайность, то, возможно, за кем-то из них следили? Кто и зачем?

И третий вопрос) По информации капитана, рост у Тюрина метр семьдесят восемь…

…Федор сидел, угрюмо уставившись на темный экран компьютера. Ему казалось, он понял… Он понял, что случилось и как! Так просто и так… так… Он затруднился найти слово…

Нет, подумал он через минуту. Нет. Нужно поговорить с Тюриной, нужно показать ей фотографию. Неприятная процедура, но, похоже, не избежать. Пусть посмотрит и скажет, кто изображен… А может, она видела фотографию? Он задумался. Вряд ли, решил он, она бы сказала. Она выкрикивала свои боль и ненависть, и ни слова о фотографии. Да и не было смысла показывать ей компромат для опознания, ревнивый муж рассказал следствию, кто там изображен. То есть сначала выстрелил, а потом рассказал. Этого оказалось вполне достаточно.

Значит, придется самому. Федор вздохнул, понимая в то же время, что без «очной ставки» Тюриной и фото не обойтись… в свете его странной версии. Он представил себе ее реакцию и угрюмо ухмыльнулся, подумав, что она может запросто его, Федора… дезавуировать. Нужно будет проследить, чтобы у нее в руках не было острых предметов. Да и поблизости тоже… желательно.

Вышеупомянутая «очная ставка» произошла ранее, чем он предполагал, и без особых его усилий. Вернее, обошлось вовсе без усилий, тем же вечером, у Савелия. Днем тот позвонил Федору и сообщил, что Тюрину отпустили из больницы, и в честь этого события Зося готовит званый ужин, на котором ожидается присутствие также капитана Астахова и Ирочки. Последнее, правда, под сомнением… в смысле, капитан напустил туману и покрутил носом насчет перспективы переться куда-то по такой погоде, хотя, с другой стороны, всегда ставит в пример своей гражданской супруге Ирочке кулинарные способности Зоси и не дурак лишний раз перекусить и принять. А вот Ирочка обязательно прибежит и расскажет последние городские новости. Понимай – «сплетни». Ирочка всегда в курсе. Тем более помирает, хочет посмотреть на Тюрину, так как об убийстве в городе не говорит только ленивый.

Посидим, познакомимся поближе, сказал Савелий, и в голосе его прозвучали взволнованные нотки. Тюриной нужны друзья, ей нужно тепло, она очень одинока. Тем более Сонечка у нас. Тюрина придет за ней, а тут замечательные люди и ужин с тортом, она и оттает. Добрый самаритянин Савелий, вдохновленный благими намерениями, даже не спросил Федора, как он и, вообще что происходит. Похоже, у него появился новый подопечный. В смысле, подопечная.

Насчет оттаивания Тюриной Федор очень сомневался, но идея с ужином ему понравилась. Приду, пообещал он, обязательно.

Что и требовалось доказать. В смысле, на ловца и зверь бежит.

Некоторое время Федор колебался, а не выпить еще чашечку кофе, который просто потрясающе хорош ночью; в смысле, кружечку. Кружку, если честно. Однако, взглянув на часы, он сказал себе твердое «нет». Часы показывали три утра. За окном стыла беспросветная ночь и ливень по-прежнему тарабанил в подоконник. Федор представил себе, что он в Африке, в гостях у племени амба-мамба, и в честь гостя бьют тамтамы. Не нужно было пить столько кофе… кофе растет в Африке. Тамтамы лупили в подоконник… Федор вышел на балкон проветриться; ему пришло в голову, что, если бы у него была собака, они вдвоем могли бы прогуляться по ночным улицам, под зонтом, и он рассказал бы ей о своем видении… С понтом под зонтом, как говорит креативный Леня Лаптев. А собака внимательно слушала бы, поднимала то одно ухо, то другое, удивлялась и соглашалась. Древние философы прогуливались в апельсиновых рощах с учениками, Федор гулял бы с собакой, сенбернаром или догом благородных кровей, в своей знаменитой шляпе и белом плаще до пят…

Город виделся с балкона призрачным и бестелесным и был омываем струями дождя. От давешнего снега не осталось и следа. Прилетевший с юга циклон проливался ледяным душем, завывал электрическими вихрями – где-то вдали даже погромыхивало и полыхало – и развеивал всякую надежду на белый Новый год. Глобальное потепление это вам не солнышко и цветочки на Северном полюсе, это ледяные дожди, электрические вихри, почки на деревьях посреди зимы и колотун или субтропики в средней полосе летом.