– И вам, конечно же, неизвестна причина, по которой ее могли убить?

– Устанавливать причины – дело следствия, – отозвалась Амалия, пожимая плечами. – Боюсь, я тут бессильна.

Чечевицын нахмурился. Чем-то женщина в лиловом неуловимо раздражала его, хоть он и старался быть как можно объективнее к людям. Но, на его взгляд, от богатой петербургской дамы так и веяло высокомерием, не говоря уже о том, что у нее единственной из всех присутствующих как раз и была веская причина раз и навсегда избавиться от Любови Осиповны.

А Амалия смотрела на Севастьянова, который исписывал уже вторую страницу, и думала, правильно ли она поступает, доверяя ему, человеку, который показался ей таким простым и искренним. Ведь она всегда знала, что нет ничего обманчивее внешности.

«Во-первых, странным кажется уже бегство Натали с пустыми руками, в неизвестность. Во-вторых… Во-вторых, он явно не так прост. У него было страшное лицо, когда он обрушился на тетку… Затем газета… да… Но письмо, которое обвиняет его в убийстве? К чему оно? И почему все-таки Серпухов? Интересно, есть ли у него знакомые в Серпухове?»

Один за другим гости отдавали исписанные листки следователю, который благодарил их, пробегал глазами показания и обещал, если что, вызвать их повесткой для более подробного разговора. Гости ежились от одного упоминания о возможном допросе, но Максиму Алексеевичу все было хоть бы хны: в качестве представителя закона он был неумолим.

– Значит, вы ничего не помните? – спросил он у Калмина, который написал самые короткие показания.

– Вы же сами были на вечере, – парировал поверенный. – Многое вы успели заметить? Может быть, вы видели, кто ее убил? Тут было столько народу, что…

Максим Алексеевич задумчиво покусал нижнюю губу. И в самом деле, помыслил он, надо будет хорошенько покопаться в памяти. К примеру, господин Севастьянов, который старательно искал убитую, выглядел не то чтобы подозрительно, но довольно интригующе. Сам Севастьянов, кстати, уже стоял перед ним и с робостью, странной в таком могучем человеке, протягивал два мелко исписанных листа.

«Что такое, зачем?» – ужаснулась Амалия, заглянув в них.

– Так… очень хорошо… – пробормотал Чечевицын, просмотрев показания. – Значит, вы пришли нарочно, чтобы узнать от убитой о своей супруге?

Амалия сделала нетерпеливый жест. Зачем, ну зачем Севастьянову надо было об этом писать? Ведь от такого признания всего полшага до подозрения в убийстве.

– Да, Любовь Осиповна обещала мне… – начал Степан Александрович и умолк.

Чечевицын строго посмотрел на него и поправил очки.

– На вашем месте, милостивый государь, я бы не уезжал далеко из города, – внушительно проговорил он.

По лицу Севастьянова разлилась краска, он тяжело задышал и вскинул подбородок.

– Вы что же, подозреваете меня?.. – начал он.

– Что-с? – скрипучим голосом спросил дядюшка Веры Дмитриевны. Кроме него с племянницей, Амалии, следователя и Степана Александровича, в комнате больше никого не оставалось.

– Дядюшка! – плачущим голосом одернула его племянница.

– Так все из-за его жены? – продолжал Андрей Силантьич. – Верно, говорила мне покойница про нее! Мол, бедный Степан Александрович весь извелся, а только зря, потому как жена без него поживает прекрасно. В Париже, сказала, в прошлом году мимо нее в богатом экипаже прокатила, да еще и вид сделала, будто знать ее не знает, изображала родства не помнящую, а сама когда-то все в гости напрашивалась и вообще…

– Дядюшка! – воскликнула Вера Дмитриевна. – Как вы могли слышать, что Любовь Осиповна вам сказала? Ведь вы же… вы же… – Девушка запнулась.

– Что-с? – спросил дядюшка и посмотрел на нее строго. – Молодежь!

Амалия живо обернулась к старику, и следователь поразился выражению ее лица.

– Что? – вырвалось у молодой женщины. – Так Любовь Осиповна видела ее в Париже? В прошлом году?

– Ну да, – подтвердил Андрей Силантьич, счастливый тем, что в кои-то веки хорошенькая женщина обратила внимание на его подагрическую персону. – Ведь Любовь Осиповна сама там жила, со своим кавалером… Нравы!

– По-моему, он все придумал, – сказала Амалия упрямо, когда они с Севастьяновым возвращались от Пенковских.

Мушкетера молодая женщина вела в поводу. Городок давно уже спал, и цокот копыт лошади был единственным звуком, который нарушал царившую вокруг тишину.

– Придумал? – поразился Степан Александрович. – Но зачем?

– А может быть, просто не так расслышал, – продолжала Амалия. – Однако мне вся эта история крайне не по душе.

Севастьянов остановился. В сумерках она видела лишь, как блестят его глаза. Мушкетер вздохнул и ткнулся носом в плечо Амалии.

– Скажите честно, – заговорил Степан Александрович, и голос его (то ли от ночного мрака, то ли от волнения) звучал как-то глухо. – Вы считаете, Любовь Осиповну убили из-за того, что она знала, где моя жена?

Амалия покачала головой и призналась:

– Пока я вообще не знаю, что и думать. Полагаю, как только на мой запрос придет ответ, мы с вами сможем отыскать Домбровского и от него узнаем, что стало с вашей женой.

– Ничего хорошего, – внезапно заявил Севастьянов. – Она пошла по рукам, вот и все. А гусара давно бросила – точно так же, как бросила меня. Но я, глупец, на что-то надеялся, верил…

Он не договорил, однако Амалия и так поняла, что он имеет в виду.

– Уже поздно, – внезапно сказал Степан Александрович. – Вам нельзя в темноте возвращаться в Синюю долину. Там дорога нехороша, ночью можно упасть с лошади. Если вам угодно, я могу проводить вас до «Бель Вю», Гаврила Модестыч предоставит вам ночлег.

– Да, разумеется, – согласилась Амалия, думая совсем о другом. – Надо будет им сказать, чтобы задали Мушкетеру овса.

У входа в гостиницу они столкнулись с рыжим Антошей. Завидев Амалию, юноша так смутился, что все его веснушки буквально вспыхнули.

– Антон, скажи дяде, что баронесса Корф переночует у вас, – проговорил Севастьянов. – И пусть о лошади как следует позаботятся.

– Ты что же, теперь при гостинице состоишь? – спросила Амалия, когда Степан Александрович ушел.

Веснушчатый юноша застенчиво кивнул. И после небольшой заминки объяснил:

– В лавке несчастье случилось.

– Несчастье? – насторожилась Амалия. – Что за несчастье?

– Я на портрет государя чай опрокинул, – признался Антон. – Пропал портрет, совсем пропал. А папенька на меня накричал, что я погибели его хочу.

Амалия поглядела на его сокрушенное лицо, и ее неудержимо потянуло расхохотаться. Но она знала, что это обидит Антона, и героическим усилием сумела сдержаться.