В разговоре с одним из работников КГБ Армении я сказал, что мы, безусловно, выполним указания первого секретаря ЦК Компартии Армении и задержанные лица немедленно будут отпущены, но только после обыска на их квартирах.

У меня на руках было два ордера на обыск, на которых вместо местного прокурора подписался я, как руководитель оперативно-следственной группы КГБ СССР. Юридической силы моя подпись не имела. Зато подпись заместителя председателя КГБ Армянской ССР, которую я получил во время беседы, придавала ордерам законную силу. В общем, разрешение мы получили. Мы понимали, что, если не подтвердим вещественными доказательствами причастности задержанных к взрывам, нас устранят от следственно-розыскных мероприятий с последующими административными выводами. Следовательно, от результатов обысков зависело все, в том числе и мера моей вины за непослушание указаниям первого секретаря.

Перед выездами групп на обыски, во главе которых теперь были поставлены местные следователи, я попросил участников групп ознакомиться с конструкцией бомбы, обнаруженной на Курском вокзале. Естественно, в группы обыска были включены наши московские товарищи. И хотя это считалось нарушением, мы отправили группы на обыск в ночь, ибо знали, что утром делать это может быть уже поздно.

Конечно, ночь для всех нас была бессонной. По договоренности с товарищами я ждал в номере гостиницы телефонного звонка о результатах обыска. Он раздался в шестом часу утра. Звонил сотрудник нашей московской группы. У него была весьма редкая фамилия Ремигайло. Да и сам он был редкой кропотливости, дотошливости и пунктуальности в решении наших вопросов работником, и я на него надеялся. Он пунктуально, подчеркивая каждую мелочь, сообщил о найденных в квартире Степаняна аналогах бомб по 17 позициям. Совпадали корпуса, заглушки, шпильки, провода, изоляционная лента, шрапнель и прочее; из всего этого можно было бы собрать новую, аналогичную изъятой на вокзале, бомбу.

Из записок Степаняна и по другим данным четко просматривалось, что своим руководителем он считал Степана Затикяна. Слушая по телефону Ремигайло, я успел записать на полях газеты «Правда» все доказательства, добытые при обыске. Газету я забрал на работу, чтобы использовать запись для доклада в Москву. Но неотложные текущие дела, просмотр протоколов обысков, необходимость срочного негласного наблюдения за Затикяном отвлекли меня, и грозный звонок из Москвы последовал раньше, чем я ожидал. Звонил заместитель Председателя КГБ СССР, генерал армии С.К. Цвигун. Звонил, как он сам сказал, из Кремлевского Дворца съездов. Значит, по поводу жалобы Демирчяна. Посыпалась целая серия незаслуженных упреков в моем своеволии, строптивости, неумении прислушиваться к указаниям партийного и административного руководства. Имея веские доказательства, слушал я его весьма спокойно. Когда он наконец выговорился, я спросил:

— Так как мне поступать, Семен Кузьмич, может быть, действительно отпустить на свободу тех преступников, кто взрывал бомбы в Москве?

Несколько секунд трубка молчала, затем Цвигун спросил:

— Что? Есть доказательства?

Достав из кармана газету «Правда», я стал диктовать записанные на ней доказательства по всем 17 позициям. Сообщил также о полученных данных на Затикяна.

— Арестовали его? — спросил Цвигун.

— Нет! Никто санкции не дает! Даже срок задержания Степаняна и Багдасаряна кончается через два часа, а продлить некому…

Я немного слукавил, так как после обысков и полученных нами результатов обстановка в Ереване резко изменилась. Местные товарищи чекисты, искупая свою нерешительность на первом этапе, смело пошли на задержание Затикяна и обыск в его квартире. Здесь нам повезло еще больше. Помимо различных деталей-аналогов от бомб мы нашли у него под клеенкой на кухне схему взрывного устройства, использованного в Москве 8 января 1977 года в вагоне метро. Позднее экспертиза установит, что указанная схема исполнена лично рукой Затикяна. Круг замкнулся!

На этом наши оперативно-розыскные мероприятия не закончились. Пока шло следствие, мы искали прямых и косвенных свидетелей преступлений группы, руководимой Затикяном. Ценой больших усилий нам удалось найти свидетелей, подтвердивших пребывание Степаняна и Багдасаряна в день взрывов в январе 1977 года в Москве, видевших подготовку и испытания преступниками бомб в Армении, знавших о попытках Затикяна вовлечь других лиц в диверсионно-террористическую деятельность в СССР.

Кстати, первый секретарь выполнил обещание: по прибытии из Москвы в Ереван он вызвал нас в два часа ночи в здание ЦК КП Армении для разбирательства. Мы ждали этого и своеобразно подготовились. На беседу взяли три портфеля: в одном лежали детали бомбы с Курского вокзала, в других — детали-доказательства, изъятые у Затикяна и Степаняна. Отличить их было невозможно!..

Все мы, участники розыска по делу «Взрывники», гордимся, что нам удалось избавить москвичей и гостей столицы от опасности, грозившей им со стороны националистов-экстремистов. Родина наградила членов группы, наиболее активных исполнителей розыска орденами Красной Звезды и «Знак Почета». Нам, руководителям оперативно-следственной группы, были вручены Почетные грамоты.

Конечно, розыск на этом деле не заканчивался. К концу 70-х годов в розыске по линии КГБ СССР находилось свыше 900 человек. И это после того, как мы основательно почистили розыскные списки и исключили из них лиц преклонного возраста или тех, у кого преступления были менее тяжкими и по общему процессуальному законодательству мог наступить срок давности. Но некоторых совесть не позволяла исключить из этих списков! Особенно следователей и полицейских, сбросивших в шахты членов «Молодой гвардии» в Краснодоне.

Долго и терпеливо вели также мы розыск одной женщины, по фамилии Макарова, с присвоенной ей местным населением кличкой Анка-пулеметчица, которая в годы войны добровольно пошла служить в немецкие карательные органы в качестве палача. Ей, в частности, доставляло удовольствие расстреливать из пулемета сразу десятками советских патриотов, партизан, евреев. На ее совести были сотни расстрелянных. Долго искали, но в конце 70-х годов нашли ее под фамилией Гинзбург. Судили ее открытым показательным судом.

Все описанное мною — это только часть большого и нужного, как я считаю, для государства труда. Подчас были дела, которые не вписывались в мои функциональные обязанности. Особенно это касалось выезда в командировки за границу. Таких выездов было немало, и сопровождались они различными сложностями. Помню, на группу сотрудников КГБ, в которую входил и я, было возложено обеспечение безопасности советской делегации и туристов на Всемирном фестивале молодежи и студентов в Хельсинки. Это был период, предшествовавший Карибскому кризису и характеризовавшийся резким повышением конфронтации между США и СССР. В этой связи мы обоснованно полагали о возможном усилении во время фестиваля противодействия нашей делегации со стороны неофашистов, различных других правых и экстремистских организаций и групп. И действительно, напор их вначале оказался достаточно сильным еще и потому, что существенную помощь нашим противникам оказали представители вражеских разведок капиталистических государств. Для этих целей в Финляндию легальными и нелегальными путями было завезено большое количество спиртных напитков, которыми «подогрели» молодежь. Сперва это был подогрев спиртным, затем с помощью пропагандистов-агитаторов пошла обработка идеологическая. И вот эта масса беснующихся молодцов двинулась в направлении советских выставочных павильонов. Картина была устрашающая! Все крушилось и рушилось. Вынуждена была вмешаться финская конная полиция. Впервые своими глазами видел, как разгонялась разбушевавшаяся толпа с помощью слезоточивого газа и нагаек конной полиции. Досталось несколько и нам, находившимся в гуще погрома.