То, что Ранд хотел сделать, в самом деле заняло у него лишь несколько секунд. Он оплел комнату — точно коробочку обмотал — потоками Духа и Огня и закрепил их, чтобы плетение держалось само собой. Войти и выйти мог любой кроме мужчины, способного направлять. Для него самого — как и для Асмодиана — перешагнуть порог означало шагнуть в сплошную стену пламени. Это плетение потоков — и то, что Асмодиан, будучи огражден барьером, слишком слаб, чтобы направлять сквозь подобную преграду, — Ранд обнаружил случайно. Судя по всему, к менестрелю никто не лез с вопросами, но если кого заинтересует, то Джасин Натаэль просто выбрал местечко для ночлега подальше от айильцев, насколько можно отыскать такое в Руидине. К подобному выбору с пониманием отнесутся возчики и охранники Кадира. А Ранд, таким образом, точно знал, где ночью находится Асмодиан. Девы ему никаких вопросов не задали.

Ранд повернулся и двинулся к выходу. Девы последовали за ним, окружив его кольцом, настороженные, словно в ожидании нападения. Асмодиан продолжал наигрывать погребальную песнь.

* * *

Раскинув руки в стороны, Мэт Коутон вышагивал по широкому белому парапету, обегавшему вокруг сухого фонтана, и пел песню мужчинам, которые наблюдали за ним в меркнущем свете дня.

Так выпьем же вина, пусть не опустеют кубки.

И милых, веселя, мы расцелуем в губки,

И кости мы метнем, а потом скорей

На танец, с Джаком-из-Теней.

После дневной жары воздух приятно холодил, и Мэт подумал, не застегнуть ли куртку из превосходного зеленого шелка, с золотым шитьем. Но от выпивки, которую айильцы называли оосквай, в голове точно гигантские мухи гудели, и мысль эта тут же улетучилась. В пыльном бассейне белели на постаменте три каменные статуи — обнаженные женщины футов двадцати высотой. Одна рука каждой вздымалась вверх, другая держала, наклоняя, огромный каменный кувшин на плече — из него должна была литься вода. Но у одной из статуй недоставало головы и поднятой руки, а кувшин другой превратился в груду черепков.

Пока луна не сбежит, ночь напролет протанцуем,

На колени себе усадив, девиц, всех перецелуем,

Ну а потом со мной скорей

На танец, с Джаком-из-Теней.

— Ничего себе песенка!.. — крикнул один из возчиков с заметным лугардским акцентом. Люди Кадира держались тесной кучкой, особняком от айильцев. Все они были крепкими мужчинами, с жесткими лицами, но каждый из них был уверен: за неосторожный взгляд любой айилец разом глотку перережет. Не так уж они и ошибались. — Помню, как бабка моя как-то говаривала о Джаке-из-Теней, — продолжал большеухий лугардец. — Негоже так о смерти петь!

Тут Мэт, словно сквозь туман, понял, какую песню поет, и скривился. С той поры как пал Алдешар, никто не слышал «Танца с Джаком-из-Теней». В голове у него звучала эта песня, которую с вызовом грянули Золотые Львы, бросившись в свою последнюю, безнадежную атаку на окружившее их войско Артура Ястребиное Крыло. Ладно хоть, подумал Мэт, на Древнем Наречии не болтаю. Он и наполовину не был таким развязным ухарем, каким казался со стороны, но чашек оосквай и правда он опустошил многовато. Вкусом и цветом пойло напоминало бурую водицу, но в голову вдарило, точно мул лягнул. Коли не поостерегусь, того и гляди, Морейн меня упакует да и отправит в Башню. По крайней мере, так я окажусь подальше и от Пустыни, и от Ранда. Видать, он и вправду перебрал, даже больше, чем ему казалось, раз полагает это честной сделкой. Мэт затянул «Лудильщика на кухне».

У Лудильщика на кухне дел невпроворот.

Наверху хозяйка в платье голубом.

По ступенькам — вниз слетает, в розовых мечтаньях,

И зовет она: «Ох, Лудильщик милый, почини-ка

для меня ты вот ту кастрюльку!»

Кое-кто из людей Кадира подхватил песенку, а Мэт танцующим шагом вернулся обратно. Айильцы молчали — у них мужчины не пели, не считая боевой песни в сражении или погребальной над павшим. Девы же если и пели, то только в своем кругу, исключительно для себя.

У парапета сидели на корточках два айильца — сколько бы оосквай они ни влили в себя, на них это никак не сказалось, разве что глаза малость остекленели. С какой радостью Мэт вернулся бы в те края, где светлые глаза большая редкость; в родной деревне он видел вокруг только карие да черные глаза. Ранд был единственным исключением. Слева, перед свободным от зрителей пространством, на широких плитах мостовой лежали куски дерева — источенные червем ручки и ножки кресел. Возле парапета валялся пустой кувшин из красной глины, рядом стояли его братец, где еще оставался оосквай, и серебряная чаша. Суть игры состояла в том, чтобы выпить, а потом постараться попасть ножом в подброшенную в воздух мишень. Играть с Мэтом в кости не сел бы никто из Кадировых людей, а среди айильцев таких были считанные единицы — слишком уж часто он выигрывал, а в карты жители Пустыни не играли. Метание ножей считалось чем-то совершенно отличным от всего прочего, особенно если добавить к этой забаве оосквай. В кости Мэт выигрывал чаще, чем в этой игре, но в фонтане у ног юноши лежало с полдюжины чаш с золотой насечкой и два золотых блюда — вдобавок к браслетам и ожерельям с рубинами, лунными камнями или сапфирами, не говоря уже о пригоршне монет. Подле выигрышей дожидались хозяина плоская шляпа и необычное копье с черным древком. Кое-какие из выигранных вещиц были даже сделаны руками айильцев. Жители Пустыни явно предпочитали расплачиваться частью своей боевой добычи, а не звонкой монетой.

Корман, один из сидевших у парапета айильцев, поднял взор на оборвавшего песню Мэта. Белый шрам наискось пересекал нос воина.

— С ножами, Мэтрим Коутон, ты, пожалуй, так же ловок, как с игральными костями. Может, остановимся на этом? Темнеет.

— Тут полно света. — Мэт покосился на небо: долину Руидина покрыли бледные тени, но на фоне пока еще светлого неба вполне можно было различить цель. — При таком свете даже моя бабуля не промахнется. А я попаду с закрытыми глазами.

Дженрик, второй из сидевших на корточках, обвел внимательным взглядом ряды зрителей.

— Тут где-то женщины затесались? — Смахивающий сложением на медведя, он считал себя остряком. — Раз мужчина заводит такие речи, значит, поблизости женщины, перед которыми он желает покрасоваться.

Девы, которых в толпе было немало, громко рассмеялись вместе со всеми, а может, и громче.

— Так ты думаешь, я не смогу? — пробормотал Мэт, сдергивая темную косынку, что носил на шее, прикрывая рубец от петли. — Корман, подбрось деревяшку и просто крикни «давай». — Юноша быстро завязал сложенной косынкой глаза и вытащил из рукава один из ножей. В наступившей тишине он слышал лишь дыхание зрителей. Это ты-то не пьян? Да ты назюзюкался как сапожник! И тем не менее Мэт вдруг ощутил свою удачу, почувствовал порыв, который обычно испытывал в игре, зная, какой гранью вверх замрут кубики, когда они еще катились. В голове у него чуток прояснилось. — Кидай же, — спокойно произнес он.