– Даже и не знаю, что вам сказать… – Жалкая улыбка скривила лицо Ухналёва. – Вы не поверите, но я всегда жил со смешанным чувством вины и страха. Более того, я не считаю это состояние чем-то из ряда вон выходящим. Почему смогли уцелеть черепахи, современницы динозавров? Потому что они боялись всего на свете и при малейшей опасности прятались в свои панцири, в свою скорлупу.

– Но ведь вы человек, а не пресмыкающееся.

– Зато и хищники, охотящиеся на меня, не идут ни в какое сравнение с грифами и шакалами… Род Ухналёвых прослеживается с восемнадцатого века. Все мои предки были купцами, а некоторые даже выбились в заводчики. И здесь, и в Москве им принадлежали целые улицы. Причём кровь из людей мои предки не высасывали, а по мере сил помогали всем нуждающимся. Строили не только доходные дома и мануфактуры, но и больницы, храмы, приюты. После октябрьского переворота никто из Ухналёвых не покинул родину. За это они сначала лишились своего добра, а потом и жизни. Дед мой старался держаться тише воды ниже травы, работал счетоводом в инвалидной артели, но и его забрали в тридцать седьмом. В пятидесятом своей очереди дождался отец. Мне было тогда два годика, но, странное дело, я этот случай помню. Даже не само событие, а ужас, охвативший всю семью. Он запал мне в самую душу… А думаете, потом не брали? Брали! Брали и в шестидесятых, и в восьмидесятых. Берут и сегодня… Где может спрятаться такой человек, как я? Только в скорлупе своего собственного страха. А постоянное чувство вины заменяет мне панцирь. Вы-то сами, как я вижу, из породы хищников. И уже нацелили было на меня свои клыки. Но, убедившись, с каким ничтожеством имеете дело, сразу отступили. И даже ощутили ко мне жалость… Почему я не должен бояться, если в этом моё единственное спасение? Трусливая черепаха живёт сто пятьдесят лет, а смелый лев – двадцать.

– В каком-то смысле вы тоже специалист по квантовой механике, – промедлив самую малость, молвил Кондаков. – Это я к тому, что вторую такую натуру не сыскать и среди миллиона человек. У вас ведь не душа, а прямо-таки кровоточащая рана. Вам лечиться надо.

– Чем?

– Сначала водочкой. А когда захорошеет, подыщите подходящее место, желательно людное, и плюньте на памятник какого-нибудь вождя. Их в вашем городе, слава богу, хватает. А ещё лучше – демонстративно справьте малую нужду. Стопроцентная гарантия, что вам ничего за это не будет. Более того, обязательно найдутся сочувствующие. Кое-кто даже пожелает повторить ваш подвиг. Убедившись в безнаказанности, вы постепенно начнёте избавляться от чувства постоянного страха.

– Спасибо за совет, но на старости лет привычки менять поздно. Пусть я останусь живым примером самоунижения, и, глядя на меня, внуки вырастут настоящими Ухналёвыми, смелыми и предприимчивыми.

– Только бы не зарвались. Те, кто с «наганом» выходит на большую дорогу, тоже сплошь смелые и предприимчивые. Во всём следует придерживаться меры.

– Ну вы и скажете… Когда это русский человек придерживался меры?

– Без ложной скромности могу привести в пример самого себя.

– В вашем возрасте это неудивительно. Душа берёт власть над губительными страстями тела лишь тогда, когда оно ветшает. Ну кому, скажите, нужна власть над руинами, пусть даже своими собственными?

– Нет, с вами просто невозможно разговаривать! Вы своей хандрой кого угодно можете заразить. Надо побыстрее убираться отсюда… Не подскажете, где находится ближайшая гостиница?

– «Советская» на Лермонтовском проспекте… Но она довольно дорогая. – Ухналёв ещё больше пригорюнился.

– Ничего! Нам ли, хищникам, бояться дороговизны…

Сняв полулюкс, состоявший из трёх просторных комнат, которые на ближайшее время должны были стать не только жилищем, но и штабом опергруппы, Кондаков позвонил в Москву дежурному особого отдела. Сообщив свой новый адрес, он велел при первой же возможности передать капитану Цимбаларю и лейтенанту Лопаткиной, чтобы те в срочном порядке поворачивали оглобли на Петербург. «Похоже, что Гладиатор здесь», – добавил он в заключение.

Близился вечер, и проводить какие-либо розыскные мероприятия было уже поздно. Поэтому Кондаков решил пораньше завалиться спать, чтобы спозаранку с ясной головой и свежими силами отправиться на место самого последнего по времени и, хотелось бы надеяться, заключительного взрыва.

Достигнув возраста, дающего право занимать в общественном транспорте места, помеченные знаком «Для инвалидов и престарелых», Кондаков почти утратил тягу к спиртному, однако каждое утро просыпался словно бы после хорошей попойки – раскалывалась голова, болела печень, ломило в суставах. Только лечился он сейчас не пивом и рассолом, а чайком и таблетками.

Предупредив портье о том, что в его отсутствие могут подъехать остальные постояльцы, Кондаков ещё до завтрака пустился в путь, перевалочным пунктом которого был Балтийский вокзал.

Электричка шла полупустой – зарядивший на рассвете мелкий, холодный дождь не устраивал ни дачников, ни экскурсантов. Моря из окна вагона видно не было, но, сойдя на нужной станции, он повернул направо, туда, где сквозь завесу дождя проступало что-то плоское, сизое, необъятное и откуда тянуло солоноватой свежестью вперемешку с запашком гниющих водорослей.

Вскоре Кондаков вышел на песчаный берег, низкий и совершенно пустой. Медленные мутные волны лизали его, оставляя после себя целые груды пены. Куда-то пропали даже вездесущие чайки. Лишь на некотором отдалении виднелись надувные лодки и плотики рыбаков, которым была нипочём даже самая лютая непогода.

Поблизости маячили какие-то древние руины, а из воды торчали каменные столбики, двумя рядами уходившие в море. Судя по всему, взрыв произошёл именно здесь, хотя его явных следов не осталось.

Между тем Кондаков, не захвативший с собой даже зонтика, ощущал себя как Садко, спустившийся во владения морского царя. Так и до простуды было недалеко. Кондаков по собственному опыту знал, что балтийский дождик бывает опасней для здоровья, чем тропический ливень.

Он попытался криками обратить на себя внимание рыбаков, но те на жалкие потуги сухопутной крысы никак не реагировали. Пришлось пойти на крайнюю и, в общем-то, непозволительную меру – пальнуть в воздух из пистолета.

– Плывите сюда, черти полосатые! – орал Кондаков, отмахиваясь от порохового дыма, который в промозглом, неподвижном воздухе рассеивался крайне неохотно. – Разговор есть!

Этот пламенный призыв восприняли далеко не все рыбаки, но кое-кто из них всё же повернул к берегу. Если человек не пожалел перевести патрон, который в эпоху рыночных отношений стоит примерно как стакан водки, значит, ему всерьёз приспичило.

– Тебе что, папаша, надо? – поинтересовались рыбаки, держась от Кондакова на расстоянии, превышающем дальность прицельного выстрела. – Ежели ты из рыбоохраны, то мы закон не нарушаем. Ловим на один крючок, за пределами рыбоохранной зоны, без применения запрещённых орудий лова. И если мы сами эту рыбку не выловим, она к финнам уйдёт. Неужели ты, папаша, маннергеймовским турмалаям сочувствуешь?