Я подумал, что то же самое произошло и с моим отношением к Флокс. Все, что было в ней от сообщницы преступника, куртизанки из бульварного романа или актрисы из французского фильма об отчужденности и ennui;[38]перебор с нежностями и косметикой; все прегрешения против хорошего вкуса, которые раньше могли смутить меня или вызвать усмешку, — все это теперь стало приемлемым, желанным и даже поощряемым мною. Она радовала меня, как стали радовать пышные прически и творчество Элвиса Пресли. И когда она вышла из спальни в синтетическом кимоно и огромных меховых тапочках веселого бирюзового цвета, у меня чуть не закружилась голова от восторга, и безвкусная клеенка «Твистера» возле моих ног показалась мне матрицей, отпечатанным планом всего, что мне в ней нравилось.

— Кто будет крутить стрелку? — спросил я. — Аннет дома? — Так звали соседку Флокс, крупную, громкоголосую, привлекательную медсестру, чей хитрый рабочий график мне так и не удалось постичь.

— Не-а. Придется поставить стрелку рядом с нами и крутить ее по очереди.

Я подполз к противоположному краю клеенки и присел на корточки, как Флокс. Мы застыли друг против друга, словно перед началом какой-то церемонии. Потом она толкнула черную пластиковую стрелку.

— Правая рука на синем, — объявила она.

Я вытянулся вперед и поставил руку в центре синего крута. Она сделала то же самое, чуть подавшись вперед, и полы ее халата распахнулись, волосы свесились с наклоненной головы. Я заглянул в тень кимоно, сквозь ее двухцветные локоны. Она снова закрутила стрелку.

— Правая нога на зеленом!

Этот ход поставил нас обоих в двойственное положение: половина туловища на игровом мате, половина на весу. Ряды с синими и зелеными кругами были к ней ближе, чем ко мне. Я сидел изогнувшись дутой, обе правые конечности на мате, одна позади другой, а Флокс пришлось вытянуться через весь мат и поставить правый меховой тапок перед правой рукой. Она приподняла поблескивающую левую ногу, чтобы удержать равновесие, закачалась и упала на бок.

— Ты проиграла, — сказал я, смеясь, но она возразила: это не считается. Потом подвинула ко мне стрелку и снова заняла прежнюю позицию. Нежная кожа на ее бедре дрожала от усилия. Я закрутил стрелку.

— Левая нога на синем.

Поскольку ее правая рука опиралась о голубой круг, куда мне было бы удобнее всего поставить левую ногу, а значит, она лишила меня удобной опоры, исключая правую руку, я был вынужден просунуть левую ногу в треугольник, образованный ее правой ногой и рукой. Я почувствовал, как касаюсь ее лодыжки своим бедром, обтянутым джинсами. Теперь мы стояли на трех точках опоры, наклонившись вперед, соприкасаясь ушами. Ее грудной итальянский смех рядом с моим ухом, казалось, исходил из темного просвета между полами ее теплого кимоно. Я почувствовал, как верхушка и основание моего позвоночника посылают будоражащие сигналы. Я чуть сдвинул ноги и снова раскрутил стрелку.

— Правая рука на желтом.

Удача переместилась на ее сторону мата. Она откинулась назад, поставив правую руку позади себя, и я практически навис над ней. Я тоже смеялся. Ее волосы были так близко к моим губам, что я открыл рот и прихватил зубами ближайшую соломенную прядку, которая странно хрустнула, потом вырвалась из моих губ и повисла, влажная и слипшаяся на конце, как кисточка для рисования.

— Крути, — велела она.

— Я и так кручу.

Она наблюдала за мной, сжав поплотнее губы, но ее глаза готовы были рассмеяться вновь. Потом, состроив милую гримаску, она прикусила нижнюю губу и приняла озабоченный вид, будто опасалась, что может упасть в любую минуту. Я снова раскрутил стрелку левой рукой, которую мне в ту же секунду пришлось вернуть на место.

— Левая рука на зеленом.

Я рванулся к ближайшему кругу, но она, поменяв положение, так изогнула тело, что мне пришлось просунуть левую руку под ее бедрами и вывернуть верхнюю часть тела. Я обнаружил, что смотрю прямо в ароматный сгиб ее подмышки, а голова моя легла в ямку между ее бедром и ребрами. Я тянул руку к зеленому кругу, ноги дрожали от напряжения. Я даже почувствовал боль в коленях и плечах. Непонятно как она умудрялась сохранять устойчивое положение. Она засмеялась над моей дрожью и отчаянными попытками не упасть, но внезапно я добился своего.

— Теперь ты крути, — произнес я сквозь стиснутые зубы.

— Не могу!

— Крути, черт тебя побери! Давай, крути же!

Правая нога, которой я опирался на зеленый круг, стала подгибаться.

— Не могу!

— Флокс! — Я позволил моей голове соскользнуть по скользкому нейлону на ее бедре. От ее дрожащей груди исходил запах «Опиума» и пота. У меня появилась эрекция — уж простите за повторное упоминание кондиций моего пениса — и распирала хлопковые стены узилища, в которое он был заключен. Я почувствовал, как скользят мои пальцы.

Зазвонил телефон. Один, два, три звонка.

— Падай, — сказала она, нагнулась, вытянув шею, как птица, и поцеловала меня в губы.

— Нет. — Мои руки и ноги поехали по клеенке, издавая предательский скрип. Она укусила меня за кончик носа.

— Падай!

И я упал.

С самой первой недели июля моя жизнь потекла по тому характерному распорядку, который всегда устанавливается в этом месяце. Ночи я проводил в квартире Флокс, дни — в магазине, а вечера, через один, — в компании Кливленда и Артура или Флокс, которую Кливленд стал называть Жрицей Злой Любви. Некоторая обязательность, унаследованная мною от отца, и излишняя деликатность заставляли меня не смешивать компании, чтобы избегать группового времяпрепровождения. Однако на две спокойные недели в разгар лета я избавился от чувства вины, обычно сопровождавшего смешение дружеских связей, как и от ощущения двойственности, которое, как правило, возникало, когда я расталкивал любимых людей в разные уголки своей жизни. Время от времени Флокс, Артур и я собирались, чтобы пообедать на лужайке.

Кливленд проводил почти все вечера с Джейн. В течение нескольких лет Джейн удавалось поддерживать отношения с вымышленной подругой по имени Кэтрин Трейси, артистичной, но крайне неуравновешенной девушкой, которая время от времени предпринимала попытки свести счеты с жизнью или серьезно страдала от колита, анорексии, лишая, аритмии либо геморроя. В такие времена Кэтрин Трейси требовались уход и постоянная компания. Доктор и миссис Беллвезер, которые за годы прониклись симпатией к этой застенчивой и крайне эгоистичной девушке, всегда сочувствовали ей и не препятствовали тому, чтобы Джейн проводила у нее по нескольку дней, помогая справиться с очередным несчастьем. У Кэтрин также обнаружился невротический страх перед телефонами, не позволяющий ей пользоваться своим аппаратом или хотя бы иметь его дома. То, чем в эти дни занимался Кливленд, скоро для меня перестало быть тайной.

Артуру же начало июля принесло два экзамена летнего семестра и тяжелый случай чесотки, который, не считая герпеса, представлял собой самое страшное кожно-венерическое заболевание тех дней. Оно принудило Артура к полному затворничеству, заполненному зубрежкой и вдыханием зловонных лекарственных паров. Я больше не испытывал гнета необходимости, заставлявшей меня жертвовать одной частью жизни ради другой. Флокс (которая раньше меня почувствовала, что ее отношения с Артуром стали необратимо портиться, и которой, возможно, Артур никогда по-настоящему не нравился — однажды она сказала: «Парни мне никогда не нравились; тут или любовь, или ненависть») и впрямь разругалась с Артуром, серьезно испортив один из вечеров, когда мы впятером попытались развлечься. А перед этим они загубили день.