И тут я его увидел: за пьедесталом сидел голый негр и рисовал на земле, я тотчас сообразил, что это Буба, мой товарищ по клубу и мой сосед по квартире, хотя, если честно, Бубу я видел лишь пару раз на фотографиях, и другие ребята тоже, а ведь никто не может составить верное представление о человеке, если видел его только в газете или журнале, да и то мельком. Но это точно был Буба, тут у меня не возникло ни малейших сомнений. И тогда я подумал: черт, наверное, мне снится сон, я ведь не в Чили, не в Ла-Систерне, отец не приводил меня ни на какую площадь и этот голый придурок — никакой не Буба, не тот африканец, которого только что купил наш клуб.

Не успел я все это подумать, как негр поднял на меня глаза и улыбнулся, потом бросил прутик, которым рисовал на желтой земле (это уж точно была чилийская земля), одним прыжком вскочил на ноги и протянул мне руку. Ты — Асеведо, сказал он, и я рад с тобой познакомиться, тощий, так он сказал. А я прикинул: неужели мы совершаем турне, но куда, интересно, нас занесло? В Чили? Нет, такого не может быть. И тогда мы пожали друг другу руки, и Буба пожал мою руку очень крепко и потом долго не отпускал, а пока он жал мне руку, я смотрел на землю и видел там рисунки — всего лишь какие-то каракули, да ничего другого там и быть не могло, но тут я начал вникать, начал соображать, не знаю, понятно ли я объясняю, то есть каракули имели свой смысл, то есть это были вовсе не каракули, а что-то совсем другое. И тогда я захотел нагнуться и получше рассмотреть рисунки, но рука Бубы, сжимавшая мою руку, мешала мне нагнуться, а когда я захотел вырваться (уже не для того, чтобы рассмотреть рисунки, а чтобы отвязаться от него, отойти подальше, потому что я почувствовал что-то вроде страха), но не тут-то было — рука Бубы и его плечо были словно у статуи, у только что сделанной статуи, поэтому моя рука намертво увязла в том, что казалось то глиной, то раскаленной лавой.

Судя по всему, именно в тот миг я и проснулся. Сперва услышал шум на кухне, а потом шаги, протопавшие из гостиной во вторую спальню. Я проснулся с онемевшей рукой (так как заснул в неудобной позе, что в те дни, пока у меня не была залечена травма, со мной случалось) и остался лежать, ожидая, что будет дальше. Дверь моей спальни осталась открытой, поэтому он не мог меня не видеть, но, сколько я ни ждал, Буба на пороге не появился. До меня доносились звуки его шагов, я кряхтел, кашлял, потом поднялся, потом услышал, как открылась входная дверь и почти бесшумно закрылась. Остаток дня я провел один, сидя перед теликом, и все больше и больше психовал. Я обшарил его комнату (не потому, что любопытный, а просто не мог не сделать этого): в ящиках шкафа он разложил одежду и несколько африканских костюмов, которые мне показались годными только для карнавала, но все-таки, не могу не признать, красивыми. В ванной появились его вещи: опасная бритва (сам я давно пользуюсь одноразовыми станками и бог знает сколько времени не видел опасной бритвы), лосьон, английский или купленный в Англии, одеколон и очень большая губка какого-то землистого цвета.

В девять вечера в нашем новом общем доме появился Буба. Я успел до рези в глазах насмотреться на экран телевизора, а он, по его словам, был на встрече с представителями местной спортивной прессы. Поначалу нам было трудновато приладиться друг к другу и подружиться, хотя иногда, вспоминая прошлое, я прихожу к горькому выводу, что друзьями, настоящими друзьями, мы так и не стали. А иногда, скажем сейчас, чтобы не ходить далеко за примером, я думаю, что да, мы были достаточно близкими друзьями, и в любом случае если Буба и нашел друга в нашем клубе, то им был именно я.

Кроме того, наша совместная с ним жизнь протекала без напряга. Два раза в неделю приходила женщина наводить порядок в квартире, в остальное время каждый убирал за собой — мыл свои тарелки, заправлял постель — в общем, делал обычные дела. Вечером я иногда шел куда-нибудь с Эррерой, талантливым парнем, который сумел подняться до основного состава и в конце концов стал бесспорным лидером испанской сборной, иногда к нам присоединялся Буба, но очень редко, потому что Бубе ночная жизнь не нравилась.

Оставаясь дома, я смотрел телевизор, а Буба запирался у себя в комнате и слушал музыку. Африканскую музыку. Поначалу записи Бубы мне, мягко говоря, удовольствия не доставляли. Когда я услышал их впервые, на второй день нашей совместной жизни, они даже вывели меня из себя. Я смотрел документальную ленту про штат Амазонас, чтобы скоротать время до начала фильма Ван Дамма, и тут мне показалось, будто в комнате Бубы кого-то убивают. Представьте себя на моем месте. Ситуация не самая заурядная — кто хочешь сдрейфит. Как я поступил? Ну, вскочил на ноги, а сидел я спиной к двери его комнаты, и приготовился к любой неожиданности, пока не понял, ясное дело, что это пленка и вопли записаны на ней. Потом шум стал стихать, слышалось только что-то вроде барабана, а затем — человеческие стоны, человеческий плач, при этом и стоны и плач звучали все громче. Больше я выдержать не мог. Помню, как подошел к двери и постучал костяшками пальцев, но никто не ответил. В тот миг мне подумалось, что стонал и всхлипывал сам Буба, и пленка тут ни при чем. Но вдруг послышался голос Бубы, который спрашивал, что мне надо, и я не сразу нашелся с ответом. Получилось как-то очень неловко. Я попросил его убавить звук. Попросил, изо всех сил постаравшись, чтобы мой голос звучал как обычно. Какое-то время Буба молчал. Потом музыка (на самом деле стук барабанов и, наверное, еще флейта) прекратилась, и голос Бубы объявил, что он ложится спать. Спокойной ночи, ответил я и вернулся в свое кресло, но еще сколько-то времени смотрел фильм про индейцев Амазонки, не включая звука.

Все остальное, или, как говорится, повседневная жизнь, шло вполне тихо и спокойно. Буба приехал в Барселону не так давно и еще не успел сыграть ни одного матча за команду. В клубе тогда образовался излишек игроков, да что я вам об этом буду рассказывать… Был французский либеро Антуан Гарсиа, был бельгийский форвард Делев, голландский центральный защитник Нойхоуз, югославский форвард Ионович, полузащитники аргентинец Перкутти и уругваец Буцатти, да еще испанцы, из которых четыре игрока входили в национальную сборную. Но дела у нас шли из рук вон плохо, и после десятка провальных игр мы находились где-то в середине таблицы и скорее могли скатиться еще ниже, чем подняться наверх. По правде сказать, я не знаю, зачем подписали контракт с Бубой. По моим прикидкам, это сделали в ответ на критику, с каждым разом все более громкую, со стороны наших собственных болельщиков, но такое решение, по крайней мере в теории, выглядело полной глупостью. Чего все ожидали, так это немедленного контракта с кем-нибудь, кто бы мог прикрыть мое место, иными словами, все ждали, что будет взят крайний, а не полузащитник, потому что у нас уже был Перкутти, но руководство обычно ведет себя по-идиотски, вот они и купили первого, кто подвернулся под руку, — так появился Буба. Многие полагали, что план был такой: сперва дать ему поиграть в дубле, который в ту пору был погребен во втором дивизионе Б, но агент Бубы заявил, что об этом не может быть и речи, что в контракте все определенно прописано — Буба будет играть в основе или не будет играть вовсе. Так мы оба и жили в нашей квартире рядом с тренировочным полем, он каждое воскресенье протирал штаны на скамейке запасных, а я восстанавливался после травмы и страшно маялся — да что я вам буду рассказывать! А еще мы с ним были самыми молодыми, как я вам уже говорил, а если не говорил, то говорю сейчас, хотя по этому поводу тоже много чего болтали. Мне тогда исполнилось двадцать два года, и тут все вроде как ясно. Про Бубу утверждали, что ему девятнадцать, хотя на вид можно было дать и полных двадцать девять, и, разумеется, нашелся шутник репортер, написавший, что руководство клуба было обмануто, что на родине Бубы свидетельства о рождении заполняются по заказу получателя, что Буба не только на вид старше официально указанного возраста, но и в реальности, а значит, в конечном итоге и весь контракт с ним можно назвать чистым надувательством.