— Ненавижу тебя! О Господи, как же я тебя ненавижу! — прошептала Робин со слезами на глазах, вскочила в седло и унеслась прочь, не обращая внимания на колючки, цепляющиеся за юбку.

Ее упреки вождям были открытым призывом к восстанию и кровавой революции, а в книге «Рядовой Хэккет в Матабелеленде» прямо называлось имя Сент-Джона, причем Робин злостно клеветала, приписывая генералу вымышленные слова и действия. Мистер Родс и другие директора БЮАК убеждали Мунго подать на Робин в суд.

«Сэр, вы хотите, чтобы я подал в суд на собственную жену? — Мунго скосил желтый глаз и грустно улыбнулся: — Я буду выглядеть полным идиотом!»

Никогда в жизни Сент-Джон не встречал более непримиримого и безжалостного противника, чем Робин, и все же мысль о том, что она может умереть, приводила его в отчаяние: каждый раз, когда ее силы иссякали, он падал духом — и возвращался к жизни вместе с ней. Так продолжалось день за днем, без отдыха и передышки.

Перепады настроения и усилия, потраченные на поддержку Робин, истощили собственные резервы Мунго. Едва держась на ногах, он позволял себе всего несколько часов сна — и вот однажды очнулся от забытья, разбуженный взволнованным голосом Элизабет.

— Генерал Сент-Джон, это конец! — В глазах девушки стояли слезы.

Мунго вздрогнул, словно от пощечины, и с трудом поднялся на ноги, чувствуя комок в горле.

— Не может быть!

И тут он заметил, что Элизабет улыбается сквозь слезы, протягивая эмалированный горшок.

В нос ударили резкий запах аммиака и характерная вонь лихорадки, но цвет жидкости изменился со смертельной черноты «Гиннесса» на золотистость светлого пива.

— Все кончено, — повторила Элизабет. — Моча очистилась. Опасность миновала. Слава Богу, маме ничего не грозит!

К обеду Робин набралась сил, а на следующее утро встала с постели, намереваясь лично выдворить Сент-Джона из Ками.

— Я не потерплю, чтобы мой сын еще один день находился под вашим тлетворным влиянием!

— Мадам…

Она не стала слушать протесты Мунго.

— До сих пор я не говорила мальчику о вас ни слова. Он не знает, что его отец когда-то командовал флотилией работорговых кораблей, заслужив самую дурную славу в Атлантике! Он не знает о тысячах обреченных, невинных детей Африки, которых вы перевезли на другой континент. Он пока не в состоянии понять, что вы и вам подобные развязали кровавую и беспричинную войну против Лобенгулы и народа матабеле, он не понимает, что вы жестокий угнетатель. Однако если вы не покинете Ками немедленно, то я все ему расскажу! — В голосе Робин чувствовались остатки былой энергии, и Джубе пришлось силой удерживать подругу в постели.

99 Побледнев и запыхавшись, Робин подчинилась мягкому давлению пухлых черных рук и легла обратно на подушки.

— Лихорадка может вернуться, — прошептала Элизабет Сент-Джону. — Пожалуй, вам лучше уехать.

Уголок рта Мунго изогнулся в той самой насмешливой улыбке, которую так хорошо знала Робин, но в глубине золотистого глаза мелькнула какая-то тень — то ли сожаление, то ли ужасное одиночество.

— Всегда к вашим услугам, мадам! — Мунго театрально поклонился и вышел из комнаты.

Робин прислушалась: он пересек веранду и спустился во двор по ступенькам. Только тогда она оттолкнула руки Джубы и перевернулась на бок, уткнувшись лицом в стену.

На перевале, где тропа уходила в густой лес, Мунго Сент-Джон натянул поводья и оглянулся. На веранде дома было пусто. Он со вздохом повернулся обратно к дороге на север, но вместо того, чтобы пришпорить кобылу, нахмурился и посмотрел вверх.

Северная часть неба потемнела, точно окно, наглухо задернутое шторой. На облако не похоже: слишком плотное и объемное, словно ядовитый планктон в загадочных красных течениях, которые Мунго встречал в южной части Атлантического океана, — они несли смерть и опустошение всему, с чем соприкасались.

Поражал размах странного явления: оно огромной дугой охватывало половину горизонта и на глазах продолжало распространяться вверх, к стоящему почти в зените солнцу. Сент-Джон столкнулся с чем-то невиданным.

Далеко на севере, в Сахаре, Мунго приходилось наблюдать, как хамсин поднимает в воздух тучи песка, — вот только в радиусе тысячи миль не было ни одной пустыни, где ветер мог бы вызвать такую песчаную бурю. Что же происходит?

Удивление сменилось тревогой: неизвестный феномен с невероятной скоростью надвигался прямо на Мунго.

Край темного облака коснулся солнца, и яркий полуденный свет померк. Кобыла обеспокоенно переступила с ноги на ногу. Стая цесарок, перекликавшихся в траве возле дороги, замолкла. Мутный поток захлестнул небеса, солнце стало злобно-оранжевым, как диск раскаленного металла, вынутый из кузнечного горна, и землю покрыла гигантская тень.

Наступила мертвая тишина. Умолк хор насекомых в лесу, стихло чириканье птичек в кустах — эти звуки составляли привычный фон, знакомую песню Африки, которую не замечаешь, пока она не прекратится.

Кобыла мотнула головой, и в гнетущей тишине удила оглушительно звякнули. Завеса в небе расширялась, одновременно утолщаясь, — становилось все темнее.

Теперь послышался шелест — слабый отдаленный шорох, будто ветер в белоснежных дюнах пустыни. Солнце горело тусклым огнем, точно угли затухающего костра.

Шелест набирал силу, словно гулкое эхо в приложенной к уху раковине. Пробивающийся с неба свет принял странный багряный оттенок. Мунго поежился, будто от мороза, хотя в сумраке полуденная жара давила еще сильнее.

Странный шорох быстро нарастал, превратился в глухое жужжание, потом в гул ветра. Солнце совсем исчезло. В полумраке Сент-Джон разглядел, как над самыми верхушками деревьев на него стремительно наплывает какой-то жуткий вихрящийся туман.

Шелест многих миллионов крыльев сливался в низкое гудение. В лицо точно картечью выстрелили: покрытые панцирем тела раздирали кожу до крови.

Защищаясь, Мунго закрыл лицо руками. Испуганная кобыла вздыбилась, и всадник чудом удержался в седле. Наполовину ослепленный, оглушенный потоком крыльев над головой, он схватился за воздух. Облако было настолько густым, что Мунго поймал одно насекомое: тело длиной почти в ладонь, ярко-оранжевые крылья с замысловатыми черными узорами, покрытая панцирем грудка, выпуклые фасеточные глаза цвета желтого топаза, длинные задние лапки с красными шипами. Пленник конвульсивно дернулся, и кожу на пальцах рассекла тонкая красная линия, из которой выступили капельки крови.

Мунго раздавил насекомое, и оно с треском лопнуло, брызнув желтым соком.

— Саранча! — Он поднял голову, поражаясь их количеству. — Третья казнь египетская…

Повернув назад, обратно в миссию Ками, Мунго пришпорил лошадь.

Кобыла неслась галопом, но не могла обогнать гудящее облако саранчи, такое плотное, что в полумраке Мунго с трудом удавалось не сбиться с пути. Насекомые ползали по телу, царапая обнаженную кожу острыми лапками. Стоило стряхнуть одних, как другие тут же занимали их место. Мунго охватила паника: казалось, что он очутился в кипящем котле из живых существ.