– Есть. Но только в закрытых группах, объединенных интересами бизнеса. По профилю производства, реализации и сбыта его продукции. А также специалистов в этой отрасли. Работа, – пояснил Ярославцев.

– Подождите, Василий, – вдруг оживилась Ася, пораженная неожиданной мыслью. – А я ведь не знаю, что у вас за работа и чем вы занимаетесь. Не только ваша Вера Павловна меня не расспросила должным образом, но и я ее тоже забыла как-то расспросить на ваш счет. – И весело распорядилась: – Ну-ка, рассказывайте.

– Э, нет-нет-нет, – сделал отсекающий жест ладонью Василий. – Мы все никак не дойдем до обещанного мне вами рассказа о своем медицинском прошлом.

– Обещала, – подтвердила Ася и в задумчивости потерла пальцем верхнюю губу, погрузившись мыслями куда-то в себя.

– Это что-то трудное, трагическое? – мгновенно уловив перемену ее настроения и склонившись к ней поближе, тихо спросил Ярославцев.

– Да нет, – отвлеклась она от размышлений и посмотрела на мужчину, неожиданно оказавшегося так близко.

И внезапно, на какое-то время они снова, как и в первый раз при встрече, вдруг «зависли», проваливаясь в свое измерение, глядя в глаза друг другу…

– Напитки? – приятный голос стюардессы разрушил тонкое волшебство и вернул их в действительность.

– Что-то будешь? – спросил Василий у Аси голосом, чуть севшим от силы пережитых за эти мгновения эмоций, неосознанно и естественно перейдя на «ты».

Что-то с ними произошло в эти растянувшиеся секунды, когда они смотрели глаза в глаза друг другу, что-то, навсегда изменившее их и переключившее дистанционное «вы», еще дающее малый шанс на шаг назад, на побег, на ближнее «ты» – бесстрашно объединяющее.

– Нет, – покачала она головой, не сводя с него взгляда.

– Спасибо, – Ярославцев, с трудом оторвав взгляд от ее лица, повернулся к стюардессе. – Нет.

Девушка кивнула, улыбнулась доброжелательной искренней улыбкой и обратилась к пассажирам в следующем ряду.

– На чем я остановилась? – чуть нахмурилась Ася, припоминая.

– Ты остановилась на том, что в твоей медицинской истории нет ничего трудного и трагического, – напомнил Василий.

– Да, точно, – покивала она и разъяснила: – Знаешь, как это бывает, когда случается некая история, но чтобы объяснить, как ты оказался в ней, надо обязательно рассказать предысторию, иначе многое останется неясным. А чтобы понять ее правильно, надо знать, с чего вообще началось это дело. И так события цепляются одно за другое, как цепочка, из которой если удалить всего лишь одно звено, останутся разрозненные, непонятные куски. Вот так и со мной: чтобы объяснить, как я очутилась в медицине, надо рассказывать половину жизни, начиная от рождения, пожалуй.

– Это так здорово! – радостно сказал Василий. – Это просто замечательно, что от рождения. Мне очень важно знать о тебе и твоей жизни все и как можно подробней. Так что смело можешь начинать хоть от часа своего зачатия. Тоже важно.

– Мы перешли на «ты», и тебе важно знать обо мне все, – глядя ему в глаза, особым тоном констатировала Ася.

– Надо ли объяснять? – пристально вглядываясь в ее глаза, очень тихо произнес Ярославцев.

– Если требуется объяснять, – перешла на такой же тихий, переполненный многих смыслов и глубин, шепот Ася, соглашаясь с ним, – то уже ничего объяснять не надо.

– Мы, конечно, можем, – так же тихо произнес Ярославцев, неотрывно глядя ей в глаза, боясь нарушить атмосферу доверительности, которую они творили сейчас вдвоем, – потратить совместный обед на рассказ о моей прабабушке, которая до самой смерти в девяносто три года выпивала в обед две рюмки коньяку и легко могла обложить по матушке любого чинушу, да настолько проникновенно, что тот начинал стыдиться своей коррупционной души. А ты расскажешь мне про своих родственников и детские тайны. И мы решим, что уже достаточно узнали друг о друге, чтобы перейти на «ты». А потратив еще и совместный ужин, решим, что условности вполне соблюдены, а комплексы и страхи прикормлены ровно настолько, что уже можно поцеловаться. – Он смотрел и смотрел на нее пристально, признаваясь, раскрываясь ей взглядом гораздо больше, чем словами. – Но хочется жить, просто жить, не тратя драгоценное время, проведенное с тобой, на пустую, никчемную условность. Тебя что-то пугает?

Ася смотрела на него, «слушала» его взгляд и слышала все то, о чем мысленно говорит он, чувствовала исходящую от него энергию…

– Нет, – прошептала она в темную синеву.

– А я боюсь, – окутывал он ее магией своего голоса, наполненного потрясающей силой его чувств. – За тебя боюсь, за твою жизнь, здоровье. Насмотрелся твоих известных репортажей и теперь боюсь за тебя постоянно. Теперь больше ничего не боюсь, только этого – за близких.

И он рассказал ей этим своим тихим, потусторонним каким-то голосом о том своем пережитом опыте, когда умирал, сжигаемый лихорадкой, продираясь через выжигающую лаву, как попал в бело-жемчужное пространство, откуда позвала его за собой и вернула назад в жизнь Ася.

Она выслушала. Ничего не спросила, не выказала сомнений и недоверия.

Молчали… Смотрели в глаза, слушали взгляды и растворялись в них.

Самолет летел на высоте десяти тысяч метров над уровнем земли. Они летели над уровнем человеческой ограниченности, страхов, правил и условностей, двое бесстрашных, в свою новую кардинально и бесповоротно изменившуюся жизнь, и знали, что даже если судьба не даст возможности быть вместе, они теперь навсегда, что бы ни случилось, есть друг у друга. И теперь всегда с ними будет пребывать этот пронзительный момент…

– Что предпочитаете на обед? – склонилась к ним улыбчивая симпатичная стюардесса.

– Что мы предпочитаем? – иронично улыбнулся Ярославцев тому, что их так резко «опустили» на землю.

– Разное, – улыбнулась Ася, поняв эту его иронию, и пояснила стюардессе: – И попробуем друг у друга его предпочтение.

Стюардесса понимающе улыбнулась, приняла у них заказ, предложила еще раз напитки, приняла и этот заказ и перешла к следующему ряду пассажиров.

– И все же, – усмехнулась Ася, – нам таки предстоит совместный обед, за которым принято общаться, все больше узнавая друг о друге. И ты расскажешь мне о своей уникальной прабабушке, принимавшей коньяк и строившей чиновников.

– Нет-нет-нет, – подхватил он ее шутливый тон, настойчиво напомнив: – Прабабушка меня простит, повествование о ней я придержу на потом. Мы же остановились на моменте, когда ты решила рассказать мне о своей жизни от момента зачатия.

– Значит, от зачатия? – посмеиваясь, повторила Ася.

И широко, весело улыбнулась.

Очень хотелось поцеловаться. Пусть даже не уносящим первым поцелуем, пусть и коротко, в смешливые, улыбающиеся губы друг друга, только предвкушая тот самый главный поцелуй, хотя бы так. Но они удержались.