Надо сказать, что войти в версальский замок и невозбранно бродить по его парадным апартаментам мог кто угодно; запрет существовал только для нищих и монахов. Самому непрезентабельному субъекту, желай он поглазеть на королевскую трапезу, достаточно было иметь при себе шпагу и шляпу под мышкой — аксессуары, которые брались напрокат у дворцовых консьержей. Такие «меры предосторожности» позволяют отнестись с полным доверием к забавному случаю, описанному в бесценных «Мемуарах» герцога де Люиня. Он не указывает даты происшествия, но приводит две его версии, ничуть не противоречащие друг другу.

Во время одного придворного бала-маскарада все отметили, что какой-то элегантный кавалер с бархатной маской на лице, одетый донкихотом, танцует с женой дофина — честь, которой удостаивались знатнейшие вельможи королевства. Короля взяло любопытство: что это за принц или герцог или молодой пэр так ловко пляшет с его невесткой? Он попросил одного из своих придворных, маркиза де Тессе,[104] расспросить незнакомца.

Не назвав своего имени, господин охотно и любезно ответил, что в бытность свою в Испании он неоднократно имел честь давать обеды господину маркизу, и без ошибки перечислил как конкретные дни приемов, так и имена других приглашенных. Разъяснение оказалось в высшей степени удовлетворительным. Де Тессе доложил королю, что прекрасный инкогнито — это благородный идальго, с заметным трудом владеющий французским, но говорящий на изысканном испанском, у которого сам маркиз, живя в Мадриде, часто обедал.

Заинтригованный, король решил сам побеседовать с таинственным и скрытным гостем. Тот без всякого смущения повторил, что имеет честь быть знакомым с господином маркизом, и дружба их такого рода, что маркиз никогда не дает обеда, в котором бы он, сеньор в маске, не принимал бы участия. В этом рассказе о себе он обнаружил столько живости и приятной обходительности, что из двух собеседников в затруднении оказался король, человек от природы застенчивый и не слишком разговорчивый. Растерявшийся от бойкой речи прекрасной маски и убежденный, что имя и титул этого испанского гранда не замедлят раскрыться, он позволил ему вновь танцевать со своей невесткой. Наверняка и у принцессы не возникало ни малейших сомнений по поводу очаровательного и загадочного кавалера.

Король о нем больше не вспоминал, но маркиз де Тессе продолжал недоумевать. Отныне всякий его обед сопровождался усилием обнаружить среди своих друзей и прочих высокородных гостей того испанца, который имел высокую честь вызвать к себе интерес Его Величества. Но все его старания были напрасны…

Однажды, обсуждая со своим главным поваром, уроженцем Мадрида, предстоящий прием, он спросил, не может ли тот помочь распознать неуловимое существо, мелькнувшее на придворном маскараде. «Ничего не может быть проще», — ответил повар. Пусть только ему дадут твердое обещание, что имя неизвестного, кем бы он ни оказался, останется в тайне, и никакого наказания засим не последует. После чего он признался, что это был он сам… Дочь Франции держал в своих объятиях повар!..

Убежден, что этот предприимчивый испанец (если он оставил потомство) должен был иметь какое-то отношение к появлению на свет севильского цирюльника, того самого Фигаро, чью блистательную дерзость воспел Бомарше.

Тот, кому придет охота полюбопытствовать, что за подарки получали королевские дети двести лет тому назад, в то благополучное время, когда двор располагался в Версале и слыл самым роскошным и расточительным в мире, обнаружит очень простой ответ: ничего. Ни наследнику, ни его младшим братьям-принцам, ни сестричкам-принцессам не дарили ровно ничего.

Из хроник XVIII века, описывающих день за днем жизнь королевского замка, видно, что Рождество вовсе не было тем ежегодным семейным праздником, как нынче. Тогда оно имело сугубо религиозный смысл, и ни единого упоминания о праздничном застолье, об украшенных огнями и игрушками пушистых зеленых елках мы здесь не найдем.

Ритуал празднования Рождества в Версале был неизменен: Людовик XV посещал ночную мессу, заутреню, три следующие службы, он присутствовал на торжественной литургии, на сопровождаемой проповедью вечерне, а под конец дня еще на одном молебне. Тут звучали древние рождественские мелодии в исполнении гобоя и знаменитых скрипачей Гиньона и Гийемена; прославленный Безози пел небольшие и опять-таки старинные арии, которым царившая повсюду ночная тишина придавала особое очарование: в этом и состояло единственное нарушение привычного единообразия.

Через восемь дней столь же скромно отмечалось наступление Нового года: тут не было ни обмена добрыми пожеланиями, ни семейного пира; по всей видимости, совсем не были в обычае и новогодние подарки. В 1746 году герцог де Люинь отмечает в своем дневнике: король преподнес королеве подарок, «чего не происходило уже много лет» — то была украшенная эмалью маленькая золотая табакерка. Старшей дочери он подарил бриллиантовые сережки, младшей — птичью клетку горного хрусталя; что же касается их брата дофина,[105] о нем не говорится ни слова.

Бедный мальчик! С самого рождения он дорого платит за свое высокое предназначение. Его никогда не выпускают из отведенных на первом этаже замка покоев. Время от времени одетые в чужеземные одежды важные господа почтительно шествуют мимо выставленного на руках одной из дам запеленутого младенца и адресуют ему торжественные речи. Так, в праздник Сретения здесь появились профессора Университета в длинных отороченных мехом одеяниях, они преподнесли монсеньору свечу от имени своего сословия. В другой раз тут можно было видеть дам, представительниц парижского рынка, и членов парламента.

В январе 1736 года (ребенку было шесть лет и четыре месяца) его внезапно под видом новогоднего сюрприза забирают от любимой гувернантки мадам де Вантадур и от всех до сих пор за ним ходивших дам: отныне он переходит в руки мужчин. Торжественно его вручают попечению господ, которых он не видал ни разу в жизни.

Это было душераздирающе: герцогиня де Вантадур, заливаясь слезами, удаляется, маленький принц бежит следом, цепляясь за ее юбки; его хватают и уносят в незнакомое помещение с закрытыми ставнями. Тут, чтобы рассеять горе ребенка, устроен театр марионеток, который немедленно начинает представление…

Однако гувернер принца г-н де Шатийон относится к своей роли вполне серьезно. По его мнению, монсеньору прежде всего необходимо представить его «дом»: священников, дворецких, шталмейстеров, пажей, камердинеров, врачей, казначея, цирюльника, стражу, епанченосца и т. д. и т. п., всех семидесяти трех готовых раболепно служить людей, тотчас же дающих мальчику почувствовать мучительные стеснения этикета.

Само собой разумеется — никаких сверстников, никакого приятного чтения, самое легкомысленное — это торжественный «Телемак». И когда в период отдыха маленького принца отвозят в Фонтенбло, для развлечения ему в пути велено читать «Сборник молитв, произносимых на похоронах». Он слегка прихворнул, и кардинал — первый министр, чтоб подбодрить дух мальчика, заставляет его рассказывать наизусть басни.