…Уже подъезжая на автобусе к тремпиаде и страшно нервничая, и боясь опоздать, она увидела красный «рено» Хаима Горка. Он как раз подкатил к бордюру тротуара. Зяма выскочила из автобуса и бросилась к нему, хотя, конечно, Хаим бы подождал. Он видел в зеркальце, как она бежала. И когда, тяжело дыша, она плюхнулась рядом, он не стал говорить светских пустяков, вроде – не стоило торопиться, или – что ж ты бежала, как на пожар… Он сказал без улыбки:

– Мне нравится твоя точность.

И они тронулись. И замелькали по бокам виллы арабской деревни Шоафат, и напряглась в непроизвольном ожидании пули ее слишком статная, слишком заметная шея…

К армии у нее не было никаких претензий. Ее принимали, на проходной базы связывали с командиром, дежурный говорил в телефон: «Тут пришла мама солдата».

«Мама»… Кстати, а есть ли вообще у них в обиходе слово «мать»? Семейная армия, шмулики-мотэки… (Господи, как можно было позволить сожрать себя этому климату, этому вязкому мареву Леванты, как можно было дать растаять в этой жаре тревожному еврейскому уму! Как – в этой круговой смертельной опасности – можно лузгать семечки, жрать питы и чесать волосатое брюхо?! Почему, черт возьми, они не проверяют ее паспорт, почему не обыскивают?! А вдруг у нее в сумке спрятана граната!)

Она стояла у проходной – мамочка солдата, говнюка окаянного. Вот замечательно точное выражение из глубинных народно-речевых пластов: «Сердце кровью обливается». Потому и стало расхожей банальностью, что замечательно точное. Земную жизнь пройдя до половины, приходишь к мысли, что нет ничего точнее, больнее и правдивей банальностей…

Командир принял ее минут через тридцать. Она стояла – пока ждала, – смотрела на проходивших туда-сюда солдатиков.

Территория базы была огромной, тенистой, засаженной лет пятьдесят назад эвкалиптами. Похоже на территорию пионерского лагеря где-нибудь в Крыму… А эвкалипты, как известно, осушают почву, их высаживают на болотах. Именно в этих местах тысячи, десятки тысяч загибли, осушая малярийные болота. Именно в этих местах…

Да, конечно, она тоже не любила в детстве школьных лагерей с их побудками, надсадным хрипом горна, казенным компотом с лысой косточкой на дне стакана – всего этого проклятого счастливого детства в дружном коллективе.

Но, черт возьми, он же все-таки мужчина. И это все-таки армия!

Командир был ее ровесником. Слушал молча ее торопливый жалкий иврит. Хорошее лицо, умные глаза. Хорошее, домашнее, утомленное лицо. Фамилия, между прочим, Фельдман. С ней в классе учился Сашка Фельдман, они приятельствовали, однажды зимой даже целовались в телефонной будке на станции метро «Белорусская», где телефонные будки похожи на египетские саркофаги, поставленные на попа. В будке было тепло. Да… просто в России есть одна особенность: там говорят по-русски… Проклятый, родной язык! Тяжкая печать на судьбе, как клеймо конезавода на тощем крупе изъезженной клячи… Что это за жизнь, Господи, если с человеком по фамилии Фельдман нельзя поговорить нормально, по-русски?!

– Я его отправлю на гауптвахту на месяцок, – сказал он ей. – Ты пока покрутись, подсобери справки. Почему ты не предупредила, что такой ребенок?

Она хотела сказать: а где были ваши хваленые медкомиссии, где были ваши прославленные военные психологи, кто ему, дьявол вас побери, выкатил высший балл?!

– Я надеялась… – сказала она вслух. – Я всегда по-идиотски надеюсь.

Она уходила длинной эвкалиптовой аллеей. Навстречу шел расхристанный курсант, балбес, меланхолично жующий питу. Они профукают страну, и в ожидании царя-батюшки, Машиаха своего, прожуют ее и запьют пивом…

Ах, посадите меня на гауптвахту в этом райском военном саду!..

Встретиться с сыном ей не разрешили.

…И что? Выручил в конце концов Доктор. Она долго не решалась попросить его, не хотелось кишки вываливать на соседское обозрение. Потом поняла, что деваться некуда.

Умница Доктор понял все мгновенно – дело-то было получасовое. Она зашла к нему вечерком (не на Сашкиной же террасе справки выправлять), и он накатал на бланке чистую в общем-то правду. Такой-то перенес стресс в результате аварии на школьных курсах вождения. Возбудим – и это было чистой правдой.

– К депрессиям склонен? – спросил Доктор, оборачиваясь от стола.

– Ни к чему он не склонен, – сказала она.

– Ну, когда давление оказывают – не любит?

– Бабочка тоже не любит, когда ей крылышки держат, – сказала она…

Доктор сварил кофе, и они обсудили возможность смотаться двумя семьями на Родос, на недельку. Деньги плевые, четыреста долларов с носа – дивное море, дивные пляжи… Она сделала вид, что серьезно обдумывает поездку.

Если б у нее были сейчас эти плевые четыреста долларов, она знала бы, куда их заткнуть. Дома лежала стопка неоплаченных счетов…

Иногда от отчаяния в голову ей приходили уже вовсе нелепые идеи заработков. Недавно, к примеру, сон приснился: будто идет она с рынка Маханэ-Иегуда к остановке автобуса, само собой – нагруженная девятью кошелками, как ишак. На остановке к ней бросается женщина, ненатурально пылко, как это только в снах бывает: простите, не знаете ли, к кому обратиться насчет экскурсии по Иерусалиму? Я бы хорошо заплатила, у меня времени осталось только до вечера, я вечером уезжаю в Торонто! (Спрашивается: при чем тут Торонто? Почему —Торонто? Писательница N. это название лет пять не вспоминала. Вот недюжинная задача для творческого ума – разгадывать значение идиотских снов.) Подскажите, спрашивает, кто здесь экскурсовод?

И известная писательница N., превозмогая тошноту, говорит ей:

– Ну, вот я – экскурсовод. Не будет преувеличением сказать, что я – ведущий экскурсовод Иерусалима.

А сама мучительно во сне соображает – куда кошелки девать на время экскурсии…

Проснулась и смеялась. Однако все утро нет-нет да прикидывала: а не пойти ли на курсы экскурсоводов?

– …А ведь ты мне, кажется, анкету еще не заполняла? – задумчиво спросил Доктор. – Сделай-ка и мне одолжение, а?..

Писательница N. взяла протянутые ей скрепленные бланки, пробежала глазами. Так вот она, эта знаменитая анкетка, которую Доктор всучивает всем и каждому.

«Думали ли вы когда-нибудь о самоубийстве?»

– Любой порядочный человек когда-нибудь думает о самоубийстве, – сказала она.

– Ты не торопись, не торопись… Сядь, прочти внимательно все. Вот тебе ручка, обведи кружком, что считаешь нужным.

Подавляя отвращение к этим листкам, к себе, Доктору и всему миру, она продолжала читать вопросики задушевной анкеты:

«Каково было ваше желание умереть?»

«Насколько часто оно возникало в последнее время?»

«Считаете ли вы себя способным покончить с собой?»

«Какую цель вы преследуете, когда думаете покончить с собой?»