Я указала на Клода.

Тодд повернулся в другую сторону, и я увидела, как он поднес руку ко рту. Его губы шевелились, он вопил, что тут нужна помощь. Клод все еще был жив, он двигал руками.

Я наклонилась, чтобы ободряюще похлопать его, а затем просто свалилась и уже не встала.

Не помню, как оказалась на носилках, зато не забыла, как тряслась, когда меня несли. Помню ослепительные лампы в отделении экстренной помощи, Кэрри, всю в белом, такую чистую и спокойную с виду.

Она пыталась задавать мне вопросы. Я продолжала качать головой, ничего не слыша.

— Оглохла, — в конце концов сказала я, и губы ее перестали шевелиться.

Люди вокруг меня были очень заняты, в коридоре больницы царил чуть ли не хаос. Я совершенно не возражала бы по этому поводу, вот только мне нельзя было принимать болеутоляющее, пока Кэрри меня не осмотрит.

Я то отключалась, то снова приходила в себя и видела, как люди движутся туда-сюда по коридору, как мимо проезжают каталки, проходят все городские доктора и почти весь самый разношерстный медперсонал.

Потом — что было слегка странно — я почувствовала пальцы на своем запястье. Кто-то проверял мой пульс. В этом не было ничего экстраординарного, но я знала, что должна открыть глаза, и с усилием сделала это. Надо мной склонился детектив. Он был невероятно чистым.

Оказалось, я уже кое-что слышу, хотя и слабо. А еще я могла читать по губам.

— У вас болит голова? — спросил он.

— Не знаю, — медленно ответила я, с большим трудом выговаривая каждое слово. — Нога болит.

Он посмотрел на нее и сказал с очень сердитым видом:

— Им придется наложить швы. Кому я могу позвонить и рассказать о вас? Кто-то должен быть здесь с вами.

— Никому, — ответила я.

Мне было трудно говорить.

— У вас все лицо в крови.

— Женщину рядом со мной… — Я не смогла вспомнить слово «обезглавило». — У нее отсекло голову, — сказала я и снова закрыла глаза.

Когда некоторое время спустя я их открыла, детектив уже исчез.

Я почти не осознавала, как Кэрри накладывает мне швы, и удивилась, когда поняла, что нахожусь в рентгеновском кабинете.

Если не считать этих небольших вылазок, я всю ночь провела в коридоре. И прекрасно. Все палаты были забиты самыми тяжелыми ранеными, и по непрерывному потоку медперсонала я могла догадаться, что некоторых отправляют в Монтроуз или Литтл-Рок.

Время от времени входила Кэрри, трясла меня, будила, чтобы проверить зрачки. Медсестры измеряли мой пульс и давление, а мне больше всего хотелось, чтобы меня оставили в покое. Но больницы — не те места, где такое возможно.

Открыв глаза в очередной раз, я через стеклянные двери отделения экстренной помощи увидела свет бледного дождливого утра. Рядом с моей каталкой стоял человек в костюме и смотрел на меня сверху вниз. У него тоже был такой вид, будто его слегка подташнивает. Мне уже до смерти надоели люди, которые так на меня смотрят.

— Как вы себя чувствуете, мисс Бард? — спросил он, и я услышала его, хотя голос звучал странно, смахивая на гудение пчелы.

— Не знаю. Я не могу понять, что со мной случилось.

— Взорвалась бомба. В церкви Голгофы.

— Верно.

Я приняла это на веру, но впервые мысленно произнесла слово «бомба». Бомба, сделанная человеком. Кто-то и впрямь устроил это нарочно.

— Я Джон Беллингем. Из ФБР.

Он показал мне удостоверение, но у меня все слишком перепуталось в голове, чтобы понять, какое именно. Я переваривала услышанное, пытаясь все осознать. Мне подумалось, что, поскольку Клод и шериф выбыли из строя, ФБР вызвали для поддержания порядка. Потом мои мысли слегка прояснились. Бомба в церкви. Гражданские права. ФБР.

— Хорошо.

— Вы можете описать, что произошло прошлым вечером?

— Церковь взорвали, когда мы уходили.

— Почему вы пришли на это собрание, мисс Бард?

— Мне не нравятся голубые листки.

Он посмотрел на меня так, будто я спятила, и уточнил:

— Голубые листки?

— Бумаги, — сказала я, начиная сердиться. — Голубые листки бумаги, которые суют всем под «дворники» на лобовое стекло.

— Вы активистка, боретесь за гражданские права, мисс Бард?

— Нет.

— У вас есть друзья в черной общине?

Я задумалась, может ли Рафаэль считаться моим другом, и решила, что да, и осторожно проговорила:

— Рафаэль Раундтри.

Кажется, агент все это записывал.

— Вы можете выяснить, в порядке ли он? — спросила я. — И Клод? Он жив?

— Кто?..

— Шеф полиции, — сказала я.

Я не могла вспомнить фамилию Клода, из-за чего чувствовала себя очень странно.

— Да, он жив. Вы можете описать своими словами, что случилось в церкви?

— Собрание длилось долго. Я посмотрела на часы. Было восемь пятнадцать, когда я уходила, направляясь по проходу, — медленно произнесла я.

Агент все это тоже записал.

— Часы все еще на вас?

— Можете посмотреть и проверить, — равнодушно ответила я.

Мне не хотелось шевелиться. Он оттянул простыню вниз и посмотрел на мою руку.

— Они здесь.

Беллингем вытащил носовой платок, послюнявил его и потер мое запястье. Я поняла, что он отмывает циферблат.

— Простите, — извинился Джон, сунул платок в карман, и я увидела, что он испачкан.

Агент склонился надо мной, пытаясь разглядеть время, не трогая меня.

— Эй, да они все еще тикают, — жизнерадостно сказал он и сверил мои часы со своими. — Показывают верное время. Итак, было восемь пятнадцать, и вы уходили?

— Женщина рядом со мной собиралась что то сказать. А потом у нее не стало головы.

Агент выглядел серьезным и подавленным, но он понятия не имел, каково это. Я об этом задумалась, но и сама плохо понимала, не могла точно вспомнить… Я видела сверкающий край блюда для пожертвований, поэтому рассказала о нем Джону Беллингему. Я вспомнила, как со мной говорила Ланетт Гласс, и упомянула об этом, сказала, как помогла человеку встать, и знала, что прошла через церковь, чтобы найти Клода. Но я отказалась вспоминать, что видела во время своего путешествия, и по сей день не хочу этого делать.

Я рассказала Джону Беллингему, как нашла Клода и привела к нему Тодда.

— Это вы убрали светильник с его ног? — спросил агент.

— Полагаю, да.

— Вы сильная леди.

Он задал мне много других вопросов о том, кого я видела, конечно, прежде всего из белых людей, где сидела… Ла-ла-ла-ла.